Я пожала плечами.

– Идем, – сказала мать. – Тележка сама продавать не будет.

Она словно приглашала меня вернуться в те времена, когда все было проще, и именно в этом я сейчас нуждалась больше всего. Я помогла своей неизменно практичной матери обслужить очередь из постоянных покупателей, мужчин и женщин, явно сбитых с толку тем, что товар им отпускал пилот-кадет.

Странно, но мать никогда не зазывала покупателей, в отличие от остальных уличных торговцев. И все-таки у ее тележки почти постоянно кто-нибудь да стоял. Когда наступило временное затишье, мать смешала еще немного горчицы и посмотрела на меня:

– Ну как, будешь снова снабжать нас крысиным мясом?

«Снова?» Я немного растерялась. До меня только теперь дошло, что мать не знает про увольнительную. Она… она думает, что меня выгнали.

– Я все еще в комбинезоне, – сказала я, указав на себя, но по ее недоуменному взгляду поняла, что мама не поняла намека. – Ма, я все еще в ССН. Мне просто дали на сегодня увольнительную.

У нее тут же опустились уголки губ.

– У меня хорошо получается! – обиделась я. – Я – один из трех оставшихся пилотов в нашем звене! Через две недели у меня выпуск! – Я знала, что мать не любит ССН, но неужели она не могла просто гордиться мной?

Мать продолжала смешивать горчицу. Я села на низкую стену, которая тянулась вдоль дорожки.

– Когда я стану полноправным пилотом, о тебе позаботятся. Тебе больше не придется до поздней ночи готовить еду, а потом часами толкать тележку. У тебя будет большая квартира. Ты станешь богатой.

– Думаешь, мне все это нужно? – спросила мать. – Я сама выбрала такую жизнь, Спенса. Они предлагали мне большое жилье, легкую работу и хороший заработок. Все, что требовалось от меня взамен, – сказать, будто я всегда знала, что он трус. Я отказалась.

Я вскинула голову. Она говорила об этом в первый раз.

– До тех пор, пока я здесь, – добавила мать, – торгую на этом углу, они не могут игнорировать нас. Не могут сделать вид, будто их дымовая завеса сработала. Я – живое напоминание об их лжи.

Никогда в жизни я не слышала ничего более подобающего истинному Непокорному. И в то же время это было чудовищной неправдой. Потому что мой отец действительно не был трусом – он был предателем. А это намного хуже.

Неожиданно я осознала, что мои проблемы гораздо глубже, и никакие ободряющие слова Йоргена тут не помогли бы. Дело было не только в отцовской измене или в моих странных видениях.

Я построила свою личность на главном фундаменте – ни за что не стать трусом. Это было реакцией на вечные разговоры о моем отце, но и частью меня самой. Самой глубинной, самой важной частью.