— Когда я пришел в себя, — продолжал Том, — вокруг уже никого не было. Только рядом со мной на траве валялись томагавки Барбары. — Том замялся, избегая глядеть Авери в глаза. — Похоже… похоже, они боролись, — он снова замялся. — Но кровь я видел только свою… Так мне, во всяком случае, показалось… Черт, мне было очень больно. Дьявольски больно… Я подумал… Я подумал, что если уж я не умер… — он остановился и вдруг заплакал. — Понятия не имею, как я добрался до лагеря, — всхлипывал он. Я должен был… Ричард, ну скажи хоть что–нибудь… хоть слово… Ради Бога… Да ты должен вогнать это чертово копье мне в глотку!

Рассказ, нестерпимый стыд, горечь поражения окончательно подкосили Тома. Он все еще оставался в сознании, но голова его бессильно упала на грудь. Слезы катились по его щекам, собирались на подбородке, капали на грудь, смешиваясь с кровью и виски. Рыдания причиняли ему боль, но остановиться он не мог. Авери осторожно положил его обратно на постель.

— Ты не виноват, Том, — с трудом выговорил он. — Рано или поздно, но что–то подобное должно было произойти… Они, похоже, просто думают несколько иначе, чем мы… Что бы теперь ни случилось, в конце концов мы придем, по–моему, к схватке. И не на жизнь, а на смерть.

Но Том его уже не слушал. Избыток боли, вынесенные страдания и отсутствие сил милосердно погрузили его в черный омут беспамятства.

Мэри взяла Авери за руку.

— Что же нам теперь делать, — беспомощно спросила она. — Ах, Ричард, что же нам теперь делать?

И тут все для него стало предельно ясно.

— Я должен выяснить, как Барбара. Они ее… — но договорить он не смог.

23

23

Авери расположился на толстом суку довольно высокого дерева. Он сидел совершенно неподвижно и наблюдал. Он проторчал на этом дереве уже около получаса. Сквозь удобный просвет в густой кроне он наблюдал за лагерем золотых людей, от которого его отделяло всего каких–то пятьдесят ярдов. Скоро сядет солнце. Скоро он должен будет что–то делать.

Насилие никогда не привлекало Авери. Обычно ему становилось плохо от одной мысли о нем. Но жгучая ненависть к золотым людям, так внезапно разрушившим его крохотный мирок личного счастья, не оставляла места для страха. Вместо страха он испытывал жажду мести.

День, начавшийся так хорошо, превратился в сплошной нескончаемый кошмар. Он все еще не мог прийти в себя от шока. Потом, наверно, у него будет истерика или он впадет в депрессию, но сейчас Авери превратился в живой компьютер с мускулами и целью. В машину, работающую на взятой взаймы энергии.

Он не чувствовал ни голода, ни усталости, хотя ничего не ел с самого завтрака. Ненависть и тревога — другой пищи ему сейчас не требовалось.