– Мы получаем лишь представление о ведре, зависящее от нашей точки зрения. И так во всем. Измените точку зрения, и одна и та же вещь изменит форму, оставаясь по-прежнему непознанной вещью в себе…

Из меня лезли какие-то обрывки вузовского курса философии. Что-то из Канта, кажется. Причем измененного до неузнаваемости.

Отец Сергий наконец понял, куда я гну:

– Господь учит нас о единстве формы и содержания.

– Пусть учит, – согласился я.

– Что значит – пусть? – раздраженно сказал Зубов. – Он учит! И не нуждается в вашем согласии.

– Я хочу сказать, что Россия…

– Не трогайте Россию! – истерически вскричал Зубов.

– …Россия с запада и юга выглядит неодинаково, – закончил я. Я чуть было не сказал «изнутри».

Вятичи сидели подавленные, тихие, потерянные. Обманутый маленький народ.

Патриарх встал с кресла, сделал шаг ко мне и неожиданно положил ладонь на мой лоб. Я думал, что он меряет температуру. Но Зубов вдруг громко сказал:

– Объявляю подданным Бризании! – и тихо добавил только для меня: – Чтобы Россия у вас не двоилась, голубчик!

Потом он меня перекрестил и сунул полусогнутыми пальцами мне по губам. Достаточно больно. Со стороны это выглядело как поцелуй руки Отца.

Покончив со мной, патриарх проделал ту жу процедуру с моими попутчиками. Огонь костра освещал их искаженные лица. Они были похожи на мучеников инквизиции.

Таким элементарным путем Отец Сергий привел в порядок нашу точку зрения.

– Молебен окончен! – объявил патриарх и зашагал к дому.

Вятичи зажгли от костра факелы и небольшими группами разошлись кто куда. В самой многочисленной и оживленной группе была наша Кэт. Скоро тут и там на полянах вспыхнули небольшие костры. Молодежь стала веселиться.

– Что будем делать? – спросил генерал.

– Спать, – предложил Лисоцкий. – У меня голова раскалывается.

– Пошли искать гостиницу, – сказал Черемухин.