— А в двадцать втором я специально в Горки ездил, к Ленину! — Евсюков забрал слово у супруги и дальше о себе решил рассказывать сам. — Поговорить мне тогда с ним не удалось, но видел я его вблизи!

— И я его видел… — трудно поворачивающимся языком проговорил Марк, глядя на свой хрустальный бокал, полный «Хереса».

— Когда? —спросил Евсюков.

— Да вот, года два назад… — замедленно произнес Иванов.

Евсюков скривил губы. Клавдия СтЙйановна как-то сжалась, приготовившись к очередной грубости супруга.

— Вы-ыпил! — неожиданно мягко, но с презрением на лице проговорил лысый супруг. — Вы-ыпил артист!..

Пьянь…

Марк терпел, не отрывая взгляда от бокала. Он вспомнил вдруг все подписанные бумаги о неразглашении, вспомнил последний строгий и с угрозой взгляд того военного, старшего лейтенанта…

— Пьянь и паразит! — после паузы твердо выговорил Евсюков.

— Почему паразит? — вырвалось у Марка.

— Почему паразит? — удивленно приподнял брови Евсюков. — Потому, что на птице паразитируешь, на попугае! Что ты такое без птицы? А? Кому ты нужен без птицы?!

Марку стало очень плохо. Он поднялся из-за стола, чуть не уронив при этом стул.

— Товарищ Иванов, товарищ Иванов! — кудахтала Клавдия Степановна.

— Сядь! — рявкнул на нее супруг. — Пусть идет, попугайщик!

Не чувствуя под собою ног, Марк вернулся в свой номер, сел на плетеный стул и заплакал. Было ему очень плохо. Выпитое вино висело в голове цветным туманом.

В дверь постучали. Марк не ответил, но дверь открылась. Вошла Клавдия Степановна, присела возле него на корточки.

— Пожалуйста, вы не обижайтесь на него! — просила она. — Он — неплохой человек, только несдержанный. Он ведь работяга, у него производственный невроз уже пять лет. А так он хороший, он со Стахановым дружит, в шахту к нему спускался и даже пробовал уголь вырубать… Вы поймите, это характер у него такой…

Она гладила Марка по голове, ероша его короткие черные волосы.

— Ну, пожалуйста, успокойтесь! — просила она. Когда Клавдия Степановна вышла, Марк поднялся, хотел закрыть за ней двери на замок, но тут вспомнил, что двери в доме отдыха не закрываются. И снова опустился на плетеный стул. Вино из головы уже уходило. Оставалась глубокая обида.

И не хотелось быть одному.