Сын Зевса чихнул.

— Пойдем по тропинке вдоль поля, — с ходу предложил он, и они с Софоклюсом потопали прочь от опустившей их вниз подвесной кабины.

Вскоре россыпи асфодела закончились, и эллины очутились в огромных черных пещерах, освещаемых гигантскими фосфоресцирующими улитками, которые в изобилии ползали по округлым влажным сводам.

Подземные моллюски светились по-разному: кто синим, кто розовым, кто желтым.

— Красота! — снова прицокнул языком Геракл, задирая героическую голову.

Внезапно повеяло холодом. Софоклюс благоразумно остановился. Холодом веяло из-за очередного, таившего в себе жуткую неизвестность подземного поворота.

— Не боись! — Сын Зевса легонько подтолкнул историка вперед. — Не очкуй, приятель, ведь ты вместе с великим Гераклом!

— Для меня это слабое утешение, — нервно пробормотал, вечно перепуганный хронист.

За поворотом стены каменного туннеля были покрыты мерцающим инеем. Под ногами захрустел девственно чистый снег, кое-где валялись впавшие в спячку тускло светившиеся улитки.

— Что это? — Присев на корточки, Софоклюс осторожно коснулся обжигающей пальцы белизны.

— Олимпийцы называют это химеринос хиони! — знающе пояснил Геракл.

— А на нормальном языке?

— Снег! Обыкновенная холодная крупа, смерзшаяся под воздействием низкой температуры вода.

— И откуда ты только всё это…

— Тихо! — Сын Зевса предостерегающе поднял руку.

Софоклюс замер, и тут до его слуха донеслось чье-то грустное неразборчивое (пьяное?) пение.

— За мной! — прошептал могучий герой, и они с историком на цыпочках двинулись в недра заледенелого коридора.

Прошло совсем немного времени, и эллины увидели грустного подземного певца, сидевшего на большом плоском, покрытом инеем камне.

Певец был очень богато одет, а на его лохматой голове красовалась золотая царская корона(!).

— Черный дя-а-а-ател… — опустив голову, грустно выводил непонятный незнакомец. — Что ж ты, сволочь, вьешься над моею голов-о-о-ой…