— Вы ревновали?

— Иногда очень. Она отличалась чрезвычайно независимым, иногда, я бы сказала, стервозным характером. Например, любила подчеркивать, как много ей позволено Императором.

— Например?

— Запускала когти в мою одежду, била редкие бокалы, обгрызала мою цветочную коллекцию.

— Но, может быть, были какие-то нехватки в питании?

— Не говорите глупостей, котенок. Она наблюдалась у лучших специалистов. Просто ей нравилось, сломав листья моему новому любимчику, который был доставлен э-э… с очень далекой планеты и с трудом приживался в оранжерее, смотреть на меня откуда-нибудь сверху с видом: «Ну и что ты мне сделаешь?»

— А Вы?

— А что я могла сделать? Он прощал ей все ее подобные выходки… Однако могу заметить. Что его вещей она не касалась.

— А она ревновала?

— Ужасно. Она была чрезвычайно ревнивой особой. У Императора так больше и не появилось других инорасовых партнеров. Более того, в круг своей собственности она включила и меня, так что и у меня просто не было никакой возможности обратить на кого-либо свое благосклонное внимание. Разве что она терпела третьего создателя договора кинолэрда Форева Джолли Оффлакистрайк по роду Спаниэль. Но он принадлежал к совершенно другой семье, и нас объединяли только чисто дружеские связи.

— А каково было ее влияние на имперскую политику, экономику, культуру?

— Ну, некоторые из этих «выдающихся деятелей» — я надеюсь, вы меня понимаете — которые постоянно толклись в Императорском дворце, иногда удостаивались ее особого внимания. Разумеется, те, кого она «отметила», могли рассчитывать на большую заинтересованность, или внимательность, или снисходительное отношение Императора — это кому что было надо. Но хочу вам подчеркнуть, что она ни разу не отреагировала на всякие там приманки в виде запаха и т. п., ее либо интересовал данный носитель разума, либо нет. И здесь ее вердикт был окончательным, задобрить Донну со второго, с третьего раза было невозможно. И, разумеется, она не терпела фамильярности. Ну, знаете, к вам, фелиссианам, очень часто обращались в те годы как-нибудь вроде «у-ти-киси-пуси», или «кис-кис-кис», или «кисонька-лапочка». Не дергайте ушами, вижу, что вспомнили. Так вот, с ее просто непомерным чувством собственного достоинства она, разумеется, подобного не терпела. Обычно она смотрела так, что обращавшийся сам начинал чувствовать себя идиотом, а потом уходил. Ласкать и носить ее на руках мог только один человек — Император, от всех остальных она подобного бы не потерпела. Даже от меня, хотя мне позволялось несколько раз ее погладить.