Как запомнился мне тот ясный солнечный день, когда судьба привела ко мне человека и заставила его об меня споткнуться! Я ощутил небывалый подъем, а человек разозлился, и его слова я запомнил, ибо они затронули дремавшую мою восприимчивость.

— А-а, черт! — только и сказал он.

Но этого было вполне достаточно, чтобы в следующую секунду я стучал копытами по ржавым консервным банкам, игриво наставлял на него свои несовершеннолетние рожки и пронзительно повизгивал.

Будь он покрепче и психически устойчивее, мы бы, возможно, поговорили, и дело приняло бы другой оборот, но искушать судьбу он не стал и улегся прямо на мое место. Там я его и оставил пожинать плоды собственной вульгарности.

Новое качество нравилось мне несравненно больше. Главное, я теперь знал, кто я есть. И, весело помахивая хвостом, я отправился в большую жизнь.

Молодой, я развлекался безыскусно. Резвость и оптимизм отличали меня в тот чертовски разнообразный период жизни. Вы сами прекрасно можете представить себе, что я вытворял. Насколько я понял из ваших книг, не только мне выпадала такая доля: в прошлом человечества накопилось достаточно доказательств тому, что и раньше встречались личности с болезненной восприимчивостью и совершали свои эволюции вплоть до черта, а иногда и далее.

Итак, жизнь закрутила меня, завертела… Шарахались от меня люди направо и налево, веселился я вдоволь и, случалось, безобразничал. Обо мне говорили, меня знали и часто обращались ко мне или кого-нибудь ко мне посылали. Я как-то прикинул, что если направленных ко мне граждан поставить в одну очередь, то она бы опоясала земной шар по экватору и была бы самой интернациональной очередью в мире.

В общем, пользовался я популярностью, не скрою. Но… Не дали мне разгуляться. Замучило меня как-то под Рождество одиночество и бесприютность — ведь ад, сами понимаете, я не нашел. Чего только в этом мире не понастроили, а захудалый ад для бедного черта, пусть даже малогабаритный, сделать никто не додумался.

Так вот, угораздило меня попасть в деревню, глухую, всеми забытую и снегом заваленную выше крыши. Я тогда уже начитанный был, черт с образованием, это меня и погубило. В печную трубу я забрался — со своей образованностью классические каноны чтил и уважал.

Мало того, что обгорел весь и угарным газом надышался, вывалился я на пол перед печкой, в глазах круги, мутит и соображаю плохо, — старый пень библейский посмотрел на меня спокойно, как будто я ему каждый божий день надоедаю, бородой окладистой пошамкал: изыди, говорит, сатана, и крестится.