После этого случая я совершил непоправимую ошибку. Я стал на ночь затыкать уши ватой.

И как-то утром меня за плечо трясут. Просыпаюсь, а это жена моя, Алла, руками размахивает, рот раскрывает, кричит вроде, а я не слышу ничего, смотрю на нее спросонья и понять пытаюсь по артикуляции: пожар, что ли, или просто на работу проспал?

Здесь как дала она мне подушкой по уху, так из другого уха затычка и выпала. Хотел я пальцем ухо заткнуть, да уже поздно было. Что первое услышал, в то и превратился — в глухую тетерю.

Понял я, что из меня в перспективе только суп сварить можно, и улетел в форточку.

Жизнь моя теперь конченая, если и обзовет кто, все равно не услышу. Оглохла моя восприимчивость. А может, это и к лучшему. Одно только меня смущает: охотничий сезон начинается. Может, уже стреляют, а я не слышу.

Георгий Николаев Встречный и поперечный

Георгий Николаев

Встречный и поперечный

Он сидел ко мне спиной на поваленной сосне и шелестел бумагой.

Я в нерешительности потоптался на месте, еще раз оглядел редкий лес и негромко кашлянул. Он оглянулся.

— Добрый вечер, — сказал я.

— Добрый вечер…

Я подошел к нему ближе. Теперь он сидел вполоборота ко мне и ждал, что я скажу дальше. Я ничего не сказал. У него на коленях в газете с жирными пятнами лежала колбаса. Граммов триста-четыреста, на первый взгляд. В правой руке он держал перочинный нож.

— Садись, — сказал он и подвинулся, освобождая мне место между торчащими из ствола сучьями.

— Спасибо.

Я сел и достал пачку сигарет.

— Куришь?

— Курю, — сказал он и стал резать колбасу. — Но сначала я ем.

Он аккуратно нарезал колбасу, положил вместе с газетой перед собой на землю и достал из приваленного к сосне рюкзака буханку хлеба.

— На, — сказал он мне, протягивая хлеб и перочинный нож. — Режь, а я пока минеральную открою.