— Жаба!
— Жаба!
— Фу, зелёный!
— Фу, зелёный!
— Вонючка!
— Вонючка!
Он протягивает руку к щеке, в том месте, где коснулась Синеглазка, и на пальцах остаётся зелёная зловонная жижа.
Он протягивает руку к щеке, в том месте, где коснулась Синеглазка, и на пальцах остаётся зелёная зловонная жижа.
К его ужасу субстанция растекается, впитывается в кожу, жжёт.
К его ужасу субстанция растекается, впитывается в кожу, жжёт.
Его корёжит.
Его корёжит.
Чариус падает на землю и бьётся в конвульсиях. А в голове стучит лишь одно — за что? Неужели лишь за то, что он пару раз намекнул: будешь всё время пользоваться чужим умом, своего не наживёшь. То была не его фраза, подслушанна… И он желал Синеглазке добра…
Чариус падает на землю и бьётся в конвульсиях. А в голове стучит лишь одно — за что? Неужели лишь за то, что он пару раз намекнул: будешь всё время пользоваться чужим умом, своего не наживёшь. То была не его фраза, подслушанна… И он желал Синеглазке добра…
Ааа! Как же больно!
Ааа! Как же больно!
У Чариуса перед глазами всё плывёт, темнеет, его мутит и трясёт от слабости.
У Чариуса перед глазами всё плывёт, темнеет, его мутит и трясёт от слабости.
Но дотянуться до сумки, где заранее были припасены зелья, он может. И запустить в хохочущую синеглазую зазнайку хватает сил…
Но дотянуться до сумки, где заранее были припасены зелья, он может. И запустить в хохочущую синеглазую зазнайку хватает сил…