— Ошибаешься. Если не в этой жизни, так в прошлой точно слыхала.

— У-ук! — пояснил эти слова библиотекарь, стуча ногтем по странице. — У-ук!

— Он сейчас говорит, что ты, вероятно, ведешь свою родословную от самой первой верховной жрицы. Он вообще считает, что все нынешние жители Голывуда являются потомками… Как бы тебе объяснить… Понимаешь, когда Твари первый раз просочились в это измерение, они разрушили весь город, а голывудцы рассеялись по всему Диску, но их потомки обладают способностью помнить то, что случилось с их предками… ну, представь себе огромный резервуар памяти, и вот все мы соединены с ним через особые каналы, и когда вся эта каша опять заварилась, мы все услышали зов и явились сюда, но ты одна поняла это дело правильно, только зов был слишком слаб, поэтому мог пробиться к тебе, только когда ты спала… Голос Виктора становился все тише, пока совсем не оборвался.

— И это все один «у-ук»? — подозрительно спросила Джинджер. — Это ты перевел мне его «у-ук»?

— Ну почему же один?

— В жизни я не слышала такой… такое… Пока Джинджер подбирала подходящее слово, ладонь более мягкая, чем самая бархатистая кожа, взяла ее за запястье. Она подняла глаза и увидела перед собой лицо, крайне походящее на спущенный футбольный мяч.

— У-ук, — проговорил библиотекарь. Минуту они с Джинджер смотрели друг другу в глаза.

— Да какая из меня верховная жрица? — затем сказала она.

— А как же сон, который ты мне рассказывала? — спросил Виктор. — В нем, между прочим, есть что-то очень жреческое. Я бы сказал очень… очень…

— У-ук.

— Да-да, священническое, — перевел Виктор.

— Подумаешь, сон какой-то, — раздраженно сказала Джинджер. — Я этот сон вижу с самого детства.

— У-ук, у-ук!

— Что он сказал?

— Он говорит, что, скорее всего, этот сон начал являться к тебе намного раньше, чем ты можешь представить.

Перед ними величественным сугробом или городом, сотканным из застывшего света звезд, серебрился Голывуд.

— Виктор, — позвала Джинджер.

— Что?

— А где все?

Виктор присмотрелся к городу. Там, где должны были метаться объятые ужасом людские толпы, там… там не было ни души.