– Мой брат уверяет, что недурна. Я с такими не сплю.
– При чем здесь гробница? – вступил снова Госелин.
– То, чем стала эта женщина, – медленно промолвил Эмери, – и то, чем она была прежде… Это похоже на смерть. Как будто я уже возле гробницы и полон сожалений о минувшем.
– Разве каждый из нас не является собственным надгробием себе же, какими мы были в детстве или ранней юности? – возразил Госелин. – Это, то же самое.
– Не у всех дело обстоит так безнадежно, – возразил Эмери.
Госелин удивленно пожал плечами, а Агилон бросил:
– Все равно Талиессин – ублюдок, коль скоро отдал подобный приказ!
– У него были основания так поступить, – сказал Эмери.
– А вы что, сторонник Талиессина? – удивился Агилон.
– А вы что – нет? – удивился в ответ Эмери.
Агилон пожал плечами и рассмеялся.
– Он ведь зверь, и вы это скоро сами увидите!
Стражники развязали руки Аббаны и уложили ее на помост. Сидя в седле, Эмери видел, как они привязывают ее руки и ноги к низеньким колышкам. Она вдруг беспокойно заворочала головой, словно искала кого-то, но теперь над ней простиралось только небо.
А потом небо скрылось, его заслонила собой широкая черная тень. Аббана уставилась на эту тень, застыла с полуоткрытым ртом. В темноте блеснула слюна на ее зубах.
– Ваше сиятельство? – прошептала Аббана.
Не отвечая, тень подняла непомерно длинные руки, и внезапная жгучая боль окатила Аббану. Зрители увидели, как одна рука осужденной осталась лежать на помосте, привязанная к колышку, а окровавленный обрубок задергался. Сиплый вопль разнесся над дорогой; наверное, его слышали и в предместье, и в городе.
Второй, третий взмах топора на длинной рукояти – эти удары перебили Аббане ноги, и только четвертый, уверенный и сильный, отсек ее голову. Несколько мгновений палач стоял над изуродованным трупом. Кровь залила весь помост, она стекала на землю, испачкала палачу сапоги и край плаща. Помедлив немного, палач быстрыми движениями докончил дело и, отрезав вторую руку, сбросил останки в корзину.
Потом повернулся и устремил взгляд на Гальена.