Ом вытянул тощую шею, оглядел птичье тело — вот оно, нужное место, — раздвинул головой коричневые перышки между орлиными лапами и
Орел изумленно мигнул. Никогда еще черепаха не поступала
В маленьком серебристом мире его разума внезапно прозвучали мысли Ома:
— Мы ведь не хотим причинять друг другу боль, верно?
Орел снова мигнул.
Воображение у орлов развито очень плохо; орлиного ума хватает ровно настолько, чтобы осознавать лишь самые простые факты. Но даже этого воображения хватило, чтобы представить, что произойдет, если выпустить из когтей тяжелую черепаху, вцепившуюся челюстями в твое самое интимное и жизненно важное место.
Из глаз его потекли слезы.
А потом в орлином сознании появилась еще одна мысль.
— Итак, давай договоримся. В противном случае, ты — меня… я — твои. Понимаешь? Очень важно, чтобы мы друг друга понимали. А сейчас я хочу, чтобы ты сделал следующее…
Орел взмыл в потоке восходящего теплого воздуха и поспешил к сверкающей вдали Цитадели.
Ни одна черепаха прежде так не поступала. Ни одна черепаха во всей множественной вселенной. Но, с другой стороны, обычным черепахам не знаком неписаный девиз квизиции, гласящий: «Cuis testiculos habes, habeas cardia et cerebellum».
«Если ты завладел их, э-э, вниманием, считай, ты завладел их душами и сердцами».
Бедн пробирался сквозь толпу, Фергмен двигался следом. В этом и преимущество и недостаток всякой гражданской войны, по крайней мере в самом ее начале, — все одеты одинаково. Куда проще узнавать врагов, одетых в одежду другого цвета или говорящих с каким-нибудь смешным акцентом. Их даже можно называть «косоглазыми» или еще как-нибудь. Очень упрощает жизнь.
«Эй, — внезапно подумал Бедн. — Это же почти философская мысль. Жаль только, я не доживу, чтобы поведать ее хоть кому-нибудь».
Большие храмовые двери были приоткрыты. Толпа безмолвствовала и напряженно внимала. Он вытянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит, но потом вдруг заметил стоявшего рядом легионера.
Это был Симони.
— Но я думал…