– Это я его убил, – тихо сказал Покровский.

– А-а, – облегченно вздохнул Иннокентий. – То есть это он по твою душу… Тогда бери своего призрака и выясняй с ним отношения, а мы займемся Альфредом…

Настя осторожно выглянула из-за Иннокентия: Сахнович прислонился к одной из могильных плит и молча смотрел в их сторону. Фигура Сахновича сейчас не была прозрачной, хотя, возможно, это объяснялось отсутствием источников света вблизи покойного капитана.

– Я его убил, – продолжал говорить Покровский, и Настя заметила выступивший на его висках пот. – И он стал призраком, вечным рабом одного цыгана. А потом я попросил Леонарда, чтобы Эдику вернули нормальную жизнь…

Иннокентий недовольно поморщился, давая понять, что не просил Покровского исповедоваться и все эти ненужные воспоминания – лишь пустая трата времени. Однако Покровский не обращал внимания на его гримасы и продолжал говорить:

– …Леонард сделал, как я просил. Но потом, зимой, когда мы пошли в дом к одному грузину… Лиза велела ему идти первым, а там стояло что-то типа защиты от посторонних, а он не знал про это, и как только Эдик переступил границу… Его снова убило. А я знал. То есть не наверняка, но я слышал, что там есть что-то такое… И я не остановил его, я не стал спорить с Лизой…

– Ты не нам слезы лей, – сказал Иннокентий. – Ты иди ему, что называется, обнажи душу. Голая душа – страшное зрелище. Может, он испугается и убежит.

– Это был мой друг, – сказал Покровский. – И я убил его. Два раза.

– Бывает, – равнодушно сказал Иннокентий.

– Ты… Ты, наверное, не человек, – вдруг вырвалось у Покровского.

– Приехали! – Иннокентий раздраженно сплюнул под ноги. – Раз я не бросился вытирать тебе сопли, значит, уже и не человек. А сам-то ты настоящий человек? Сначала убиваешь друга, предаешь его, потом спохватываешься и начинаешь страдать. Очень по-человечески! – Он обернулся к Насте, которая снова принялась пихать его локтем, и добавил шепотом: – А еще он только что назвал меня уродом!

Настя едва не сказала, что в каком-то смысле Покровский был прав и все они тут были моральные уроды (кроме нее, разумеется) и еще трусы (как ни печально, включая саму Настю), потому что уже минут пять они стояли как вкопанные и не решались сделать и шага навстречу призраку капитана Эдуарда Сахновича.

Призрак в конце концов решил пойти им навстречу.

– Макс, – сказал он, и Настя поежилась: голос у мертвого Сахновича звучал столь же гадко, как и у живого. Или наоборот? Она бы предпочла не загружать голову этими загадками, она бы предпочла, чтобы Сахнович и Покровский поскорее удалились выяснять свои отношения в самые темные уголки кладбища…