И тут произошло нечто неординарное.

Да что там неординарное!

Вопиющее!

Невозможное!

Выходящее за всякие рамки!

Ворон взлетел, пронесся гневной фурией (или эринией, я не очень силен в греческой и римской мифологии) под потолком коридора, проник сквозь звуконепроницаемый щит (который, конечно, был вполне проницаем для материальных тел, а не пропускал только волновые колебания), уселся Ладе на голову и клюнул ее в темечко.

Дальше произошло следующее (одновременно): Лада взвыла и приземлилась, а точнее сказать, шмякнулась на пол, не устояла на ногах и припечаталась к полу, кровь из ее темечка хлынула ручьем, намочив ее прекрасные белокурые волосы, нынешним утром по причине стремительно надвигающейся весны распущенные, Ворон взлетел под потолок, Пес, тоже взвыв, причем куда громче Лады, подпрыгнул, но Ворона не достал и принялся прыгать снова и снова, отчего стены и пол в квартире задрожали, а в большой комнате прекрасная люстра богемского хрусталя, чудом уцелевшая во время нашествия змей (см. главу двадцать шестую), угрожающе звякнула всеми своими подвесками.

– Ты с ума сошел! – закричала Лада, бросая трубку на рычаг, хватаясь за голову, кривя губки и пуская слезу – все это тоже произошло одновременно. – Пес, прекрати! Ворон, ты мне за это заплатишь! Ты что, взбесился?

– Это ты взбесилась, вернее, сошла с ума! Что ты притащила в дом? Валютчица! Воровка! Фармазонщица!

Лада даже забыла плакать. Голубые глаза ее стали внезапно круглыми, как крыжовины. И, как крыжовины, зелеными.

Я прошел в кухню посмотреть, что же такое принесла Лада в наш дом и из-за чего весь этот сыр-бор разгорелся.

На столе лежали стопочкой карбованцы, несколько тысяч.

И веером разложены были иноземные зеленоватые купюры, количеством пять штук, все одинакового достоинства, и на каждой написано: «Ten dollars».

– Доллары, – сказал я. – Ничего особенного.

– Как это ничего особенного? – вскричал Ворон, вернувшийся на свой насест. – Это же валюта! Где может советская девушка взять валюту? Украсть! Или… заработать!.. – Ворон не закончил фразу, но мы все поняли, что он имел в виду. Домовушка, бедненький, даже позеленел.

И тоже сел на пол.

И из-под него раздался полузадушенный квак.

Домовушка подскочил как ужаленный.

Оказалось, что он сел на Жаба, шмякнувшегося почти с потолка, когда Ворон клюнул Ладу в темечко и у нее больше не было ни желания, ни сил поддерживать в воздухе раздувшегося от гордости и счастья Жаба.

В результате состояние Жаба было плачевным и жалким, и мы даже испугались за его жизнь – несчастный не мог вымолвить ни слова, только судорожно разевал рот и изредка квакал.