Вот эта.

– Хороший выбор, Сказительница.

Ты выбрала свой путь… Ну так вперед! Чего теперь оглядываться и сожалеть о бездарной развилке дорог, на которую никогда уже не вернуться? Никогда – потому что та, что один раз разбередила душу каменному истукану, навсегда отравлена плачем струн и привязана к теплому грифу гитары…

Что зря страдать и сомневаться? Что клясть свой жестокий – и в первую очередь к тебе самой – талант, заставляющий плакать камни?

Лечить сломленные души, врачевать раны, от которых нет и никогда не будет никаких человеческих лекарств, звать и манить в бесконечно прекрасную, но, наверное, все же существующую даль…

Ты выбрала, Сказительница.

Но как же мне тебя теперь жаль…

Я звонко и со злостью припечатала чашку к столу. Вот леший!

Впрочем, при чем тут леший? Все как всегда… Только вот от этого «всегда» все чаще хочется убить кого-нибудь. Желательно Фреля.

Иногда мне кажется, что я бьюсь лбом о стену. Упрямо, последовательно и целенаправленно. Раз за разом пытаюсь проломить гранитную глыбу, в кровь сбивая подушечки бесчувственных пальцев и до дна вычерпывая ауру. Причем, честно признаться, даже сама и не догадываюсь, что там, за этой стеной, и стоит ли это освобождать… Бьюсь в бездарных застенках равнодушия, бессильно сползаю по стене и теряю сознание от дурной бесконечности, чтобы, придя в себя, вгрызаться в гранит с новой неистощимой энергией. Ну не идиотка ли?

И ведь все как всегда.

Сейчас я с час буду сидеть тут и дуться, а потом не выдержу и пойду за ним, туда, на холодную, доступную всем ветрам и дождям палубу. Он, странно блеснув в темноте серыми глазами, без слов возьмет мою руку и в знак извинения приложит к сжатым губам, а я потащу его сюда, в каюту, и снова начну безумную пляску струн и голоса, выкладываясь до конца, до последней капли, выдерживая просто невероятное натяжение нервов ради того, чтобы хоть чем-то отвлечь пирата, хоть как-то развеять его глухую тоску и стереть из глаз выражение неподвижно затаенной мысли. До утра, до рассвета, чьи лучи примут из моих рук это бремя и станут нести их до ночи, до темноты, бесчувственно срывающей покровы со всех застарелых ран, вытягивающей наружу все старые обиды…

Чернас тонко зажурчал, струйкой вливаясь в…дцатый раз за сегодняшний вечер в наполняемую чашку. Фрель неизменно поражался этой способности пить полынный напиток с десятком дополнительных «оттеночных» травок, интригующий на вид, но отталкивающий непривычных к подобному на вкус.

– Еще и вредно, – неизменно вставлял он.

Я же только отшучивалась: