4

Насколько было бы легче, если б в комнате лежал покойник. Покойник – это понятно: он уже умер, его следует проводить хоть в Закат, хоть в Рассветные Сады и жить дальше. Любая беда, если она уже случилась, лучше неопределенности – кто-кто, а Луиза Арамона испытала это на собственной шкуре. Сейчас лично ей ничего не грозило, но госпожа Арамона, как последняя дура, тряслась за компанию с бабами, которых терпеть не могла. И еще она боялась, что Манрик ее выдаст, хотя как он может ее «выдать», если ни кошки не знает?! И все равно, если кансилльер даст понять, что она на него шпионит, Айрис сорвется с цепи, хотя она и так сорвется.

Луиза в очередной раз глянула в окно – огни в Старом крыле горели по-прежнему, хотя давно миновала полночь. Получил ли Герард ее письма, вернее, письмо господина графа и ее собственное? Догадался ли показать монсеньору? Дуэнья надеялась, что Манрики, без сомнения, сующие носы в ее послания, не обратят внимания на материнское кудахтанье. А вот в том, что монсеньор во всех подробностях помнит их разговор, капитанша весьма сомневалась. Сама Луиза помнила каждое слово, каждый жест, потому ей и пришло в голову вывернуть все наизнанку. Госпожа Арамона изливалась в своей любви к сладкому, умоляла сына извиниться перед монсеньором за ее многословие и слишком долгие сборы.

Только бы Алва прочел и понял намеки, большего она сделать не могла, не писать же: «Монсеньор, «фламинго» вообразили себя орлами, а мозги у них все равно куриные. Возвращайтесь и сверните им шею. Вместе с Колиньярами и прочей сволочью…»

Опять зашипели часы, и все снова вздрогнули. Все, кроме Катарины, железная она, что ли? Луиза оставила опротивевшую вышивку и подошла к Селине. Дочка сидела рядом с Айрис и смотрела в ночь огромными, безнадежными глазами.

– Посмотри, – Луиза протянула несколько ниток, – не могу понять, они одинаковые или нет?

Селина послушно поднесла шелк к свече, губы Айрис упрямо сжались.

– Эрэа Луиза, как вы можете сейчас вышивать?

– Ты права, – надо, чтобы голос звучал спокойно и скучно, – ночью вышивать неразумно, можно закапать работу воском, и потом, при свечах меняются цвета, но вышивка успокаивает. Особенно когда нечего делать.

Айрис упрямо свела брови, но не ответила. И на том спасибо. Девочек не отпустили. Не отпустили никого, даже дуру Биггот, которая была совершенно безобидна и упала в самый честный обморок.

– Эти и эти одинаковые, – тихо произнесла Селина, – а эта темнее. Мама, что с нами будет?

– Не бойся, – Луиза с трудом сдержала желание прижать дочь к себе, – в Октавианскую ночь было хуже.