Впереди послышалось журчание. Вскоре палка стукнулась о деревянный настил. Фрика дошла, как ей показалось, до середины моста и осторожно двинулась к его краю, неся в руках башмаки. Оказалось, что шла она по диагонали, а у моста не было перил, поэтому она все-таки свалилась в воду, чудом избежав камней.
Ручей оказался почти рекой, не слишком бурной. Фрика выпустила башмаки, вынырнула, и поплыла к противоположному берегу, ощущая течение левым боком и сжимая в правой руке палку. Доплыв до берега, она постояла по пояс в воде, пригибаясь и набирая воду в рот, а затем выбралась, расцарапав руку, локти, и обе ноги о какие-то камни и колючки, и двинулась вдоль берега обратно к мосту, вздрагивая от холода. Внезапно солнечное тепло, обязанное сушить одежду, куда-то пропало. Фрика подумала и поняла, что находится под мостом. Она повернулась и сделала несколько шагов. Тепло возобновилось, и Фрика стала продвигаться по склону вверх. Решив, что она забралась достаточно высоко, она повернула налево и вскоре ударилась лбом о край моста и подпорку. Палка прошла справа от подпорки. Это потому, что палкой надо водить из стороны в сторону все время, а не иногда.
Снова оказавшись на дороге, Фрика подумала — не зачерпнуть ли воды? Все путешественники носят с собой воду. Надо зачерпнуть. Но чем? Она отправилась дальше.
Когда долго идешь относительно ровным шагом по дороге, невольно входишь в ритм, и мелочи, вроде боли в сбитых ногах и плече, жажда, голод, и даже дурные мысли — куда-то исчезают. Человек превращается в автомат, а тут еще какая-то песня привязалась:
Какая-то отчаянная глупость, на очень глупую мелодию, но очень попадает в ритм, завораживает. Платье высохло, и вскоре зубы перестали стучать от холода.
В таком ритме Фрика прошагала до самого заката. Дорога была хороша. Споткнулась и упала она, ссадив правую коленку, только один раз. Что будет, то и будет. Отшагаю ночь, а утром прилягу на обочине, или, может, селение какое появится. Как я узнаю, что появилось селение? Ну, это просто — шум голосов, ржание лошадей, запах дыма и еды — а когда голодный, еду чуешь за десять верст — хриплые ругательства мытарей, собирающих дань, дабы не мерк блеск столицы и не слабела поступь победоносных войск, и не иссякала брага в мытаревой кружке, лай собак, и прочее, и прочее. Леса вырубаются на пятьдесят верст вокруг, местной фауне становится негде жить, часть ее уходит, часть делает попытки сразиться с колонистами и гибнет без остатка. Некие сердобольные придворные дамы создали лет десять назад общество охраны естества региона и даже выпросили у Фалкона лицензию на несколько акров или гектаров вблизи Астафии, и, согнав туда своих слуг на предмет подачи прохладительных напитков, устроили нечто вроде зоосада на открытом воздухе, жалея животных. Многие из них разгуливали в охотничьих костюмах и пытались собственноручно, выехав в свои акры в каретах, строить там шалаши, но потом одну из них загрыз медведь, и затея как-то сразу забылась, и только Шила, не принимавшая в ней участия из-за нежного своего возраста, взяла себе в привычку носить охотничий костюм, и ни снисходительность Фалкона, ни насмешки Бука ее от этой привычки не отучили.