Полицейские. Разве кто-то мог подумать, что они появятся на Луне…

– Сеньор Воронцов – член УЛА, – говорит Алексия Корта, и тут двойные двери открываются, выходит Евгений Воронцов, человек-медведь. Его сопровождают молодые женщины и мужчины с жесткими лицами и в еще более жестких костюмах. Они почти выпихивают его из комнаты.

– Теперь Орел встретится с вами, – объявляет Алексия Корта. Суни выбираются из трясины долгого, скучного ожидания.

Алексия Корта заступает дорогу Леди Сунь.

– Вы не член правления, сеньора.

Сунь Чжиюань замирает. Делегация Суней застывает как вкопанная. Леди Сунь должна входить первой. Это правило, это обычай, это почетное место. Алексия Корта неподвижна как столб.

– Это какая-то ошибка, – говорит Леди Сунь.

– Вы заседаете с правлением «Тайяна», но вы не член правления.

– Вы заставляете мою бабушку ждать, а потом говорите, что ей нельзя войти, – говорит Сунь Чжиюань тихим угрожающим голосом. – Или моя бабушка войдет туда, или никто из нас.

Алексия Корта поднимает два пальца к уху – жест новичка, который еще не привык подсознательно общаться с фамильяром.

– Орел будет рад принять Леди Сунь, – говорит бразильянка. Очки-вейфэреры прячут ее глаза, и по мышцам лица Леди Сунь не читает ни смущения, ни усвоенного урока. Это уверенная, надменная молодая женщина.

Сунь Чжиюань отходит, позволяя Леди Сунь возглавить делегацию.

– Несносная девчонка, – шипит та, проходя мимо. Ее еще ни разу так не унижали. Гнев – наслаждение, горячая, лихорадочная, всепоглощающая болезнь; она и не думала, что в своем преклонном возрасте может испытывать такие сильные чувства.

– А ты иссохший старый скорпион, который скоро сдохнет, – шепчет Алексия Корта на португальском. Двери закрываются за Леди Сунь и правлением «Тайяна».

* * *

Хайме Эрнандес-Маккензи останавливается у двери пентхауса, упершись рукой в дверную раму и ловя ртом воздух. В его легких дребезжит тысяча каменных иголочек. Старая пыль его убивает. Старых джакару нельзя будить до рассвета, вызывая на совещание.

Старые джакару знают, когда надо спешить.

Единственный источник света – окно, возле которого стоит Брайс, темная масса на фоне пуантилистического ночного пейзажа проспекта Кондаковой. Хайме моргает в сумерках. Фамильяр подсказывает, кто здесь, и отмечает присутствующих.

– Суни потребовали вернуть заем, – говорит Альфонсо Перес Трехо, финансовый директор.

– Твою мать, – почтительно произносит Хайме Эрнандес-Маккензи.