«Слава Создателю, хоть один разумный человек в стаде идиотов нашелся!» — мысленно возликовал Эврих, видя, как переглядываются придворные и ходят желваки на щеках сиятельного Хурманчака.

— Торгуйся! — бросил Хозяин Степи, устремляя взор в высокое сводчатое окно и давая тем самым понять, как омерзительно ему не то что участвовать, а даже присутствовать при разговоре доблестного ная с каким-то рабом-чужеземцем.

— Энкай, Энкай… — зашептались придворные, и по тому, как произносили они имя усмешливого — кто с ненавистью и отвращением, кто с уважением и надеждой, — аррант понял: дело наконец-то пошло на лад. Этот изображать из себя оскорбленную добродетель не станет.

— Уважаемому арранту известно: если Имаэро умрет — его ждет смерть, — неторопливо начал Энкай. — Если он откажется лечить Имаэро, произойдет то же самое. Но я слышал, удивительный лекарь-улигэрчи не берет платы с бедных кочевников. Зачем же ему торговаться сейчас? Почему он отказывается спасти советника Хозяина Степи? Собственная жизнь — самое большое вознаграждение, которое он может потребовать за свой труд, — не так ли?

— Не так. Ценность человеческой жизни зависит от того, в каком положении он в тот или иной момент находится. Иначе хамбасы не пытались бы прорваться к Вратам и Фукукан не задумываясь поцеловал стремя Хурманчака, — сказал Эврих, отдавая дань уважения погибшему на его глазах нангу, который, вопреки рассказам Тайтэки, оказался в высшей степени достойным человеком. — Не так, иначе бы уважаемый Энкай не рисковал вызвать гнев Хозяина Степи, торгуясь с рабом за жизнь Имаэро!

— Ой-е! Ты правильно ставишь вопрос, говоря не о себе, а о том, чего стоит жизнь Имаэро, — согласился Энкай, и аррант мельком подумал, что ежели Хурманчак еще не усвоил преподанный ему усмешливым наем урок, то он либо непроходимо туп, либо обладает истинно женским упрямством.

— Жизнь Имаэро стоит в моих глазах многого. — Назови же свою цену.

— Свободу всем захваченным хамбасам — это раз. Свободный проход к Вратам для всех, кто пожелает уйти в Верхний мир, — это два.

Нанги, чиновники, лекари и стражники завопили в один голос, и аррант вынужден был признать, что перегнул-таки палку и сейчас его, очень может статься, разорвут на части. Собравшиеся в зале орали, брызжа слюной, и жестикулировали так, словно он потребовал себе в наложницы их жен и дочерей. Хурманчак покраснел и кусал губы, как девица, получившая непристойное предложение, и лишь Энкай держался молодцом — торговцу не пристало меняться в лице, какую бы глупость ни сморозил собеседник. Его дело не визжать от возмущения, а разъяснить, почему высказанное желание не может быть удовлетворено. И, попросив тишины, Энкай разъяснил.