Тычок подскочил к Сивому и запричитал:

– Что же делается, Безродушка? Что же творится, родимый? Чего им надо?

Перестал править меч, отставил в сторону, поднял старика с колен, поставил перед собой.

– Тело мое павшее никому не отдавай. Сами на костер вознесите. Прах по ветру развейте. Вот видишь, наобещал тебе с три короба, а не вышло. Видать, не судьба. А Гарьку с Верной не бросай, и зла на Верну не держи. Гарька, подойди.

Мрачная Гарька подошла, как было велено. Говорить наша коровушка не могла, в горле пережало. Она еще ничего не понимала. Да и старик тоже.

– Самолично вознеси на костер. Деньги, что у меня есть, поделите на троих. В драку не ввязывайся. – Поглядел на нее, отчего-то покачал головой, помедлил и бросил: – Рубаху долой.

Гарька побелела. Поняла. Будто сама не своя, рванула с плеча рубаху и обнажила крупную белую грудь, как раз там, где багровело рабское клеймо. Сивый вынул нож, поглядел Гарьке в глаза, усмехнулся и одним движением срезал клок шкуры. Наша коровушка зашаталась, от резкой боли едва не упала, но Безрод придержал. Уложил и тут же бросил на рану тряпку. И, по-моему, заплакала девка, чьих слез, как я думала, никто никогда не увидит. Зарыдала в оба глаза, беззвучно глотая слезы. Больно телу, больно душе. Они еще ничего не понимали, кроме того, что нежданно-негаданно стряслось что-то страшное.

Пока Тычок суетился вокруг Гарьки, Сивый подошел ко мне. Бесстрастно глядел перед собой, и мне показалось, будто его взгляд стал невыносимо холоден. Гораздо холодней, чем раньше. Словно отдает стужей смерти, ровно предчувствует. Я знала, Безрод многое хочет сказать, о многом спросить, но он лишь коротко бросил:

– Порешить собиралась? Если не теперь – то никогда. Первой не становись – порву. И не второй. И даже не третьей.

Усмехнулся и отошел. Знал, что живым с этой поляны не уйдет. Падет один – встанут двое, падут двое – встанут десятеро. И пока он стоял против меня, все шрамы как будто исчезли, уползли, ровно змеи, растаяли, чисто масло над огнем. Что это? Как в наваждении проступило его истинное лицо, не траченное железом. Спокойные синие глаза чуть прищурены, нос прям и не поломан, волосы аккуратно подрезаны, веселый чуб лежит на лбу. Красная рубаха убегает под широкий воинский пояс, на плечах волчий плащ, и не студеный, а просто слегка насмешливый взгляд оценивает мир. Боги словно на короткое мгновение открыли мне тайну, которую давно хотела узнать. Голова закружилась, в глазах поплыло. Поплыло…

Стояла, тупо моргала и пытала себя. Ну, что он сделал мне плохого, что? Почему с тупостью бешеной коровы, я поднимаю на рога все, что нравится мне просто до слез в глазах, до коленной дрожи? Неужели, чтобы выжить, чтобы черпать где-то силы, мне нужно ненавидеть, а не любить? Неужели, действительно, так хочется умереть? А сейчас будто сердце вынули из груди, – стало там холодно и пусто. Холодно и пусто. Да, я победила. Не стану ему настоящей женой, не будет у нас общего дома, а постылый муж примет смерть от моей руки. Иногда от ненависти бешено заходилось в груди, а сквозь нее проступало нечто, чего я боялась пуще огня.