– Странная дружина. – Безрод закусил губу. – Очень странная.

– Душегубы. Что в них странного?

– Десять человек, десять лошадей, – пригладил седые вихры. – И лишь к одному седлу спальный тюк приторочен. К седлу Губчика.

Тычок замер. Выглянул из-под мехового покрывала, как пес из конуры.

– Вернин Губчик?

– Да. Как остальные ночуют – ума не приложу.

– А вдруг они городские? Наняла в городе. День ходу сюда, день обратно. Из-под крыши вышли, под крышу вернулись.

Безрод молча покачал головой. Нет, не городская дружина. Сапоги побиты пылью и камнями, шли издалека все вместе, Верна и они. Ни одеял, ни шкур у седел не было, даже на лапник не худо бросить что-нибудь. Здесь же ничего. Только плащи. Странная дружина.

– Скоро утро, – пошептал сникший балагур.

Безрод встал с лавки, достал меч – свой и тот, что остался после давешнего набега лошадников, – правильный камень, тряпицу и сел к маслянке.

– Спать нам теперь вовсе не придется.

– Почему?

– Всякое может случиться, – вытащил меч из ножен, провел по клинку ладонью. – Будь готов. Оседлай лошадей, собери в дорогу припас, все движимое приторочь к седлам.

Тычок затих под шкурой, будто съежился.

– Гарькиного Уголька тоже?

– Да…

Утром Верна проснулась от глухого, невыразительного шума. Девятеро никогда не будили сами, если не оговаривала такое с вечера, и теперь не стали, но отчего-то пребывали на ногах все до единого. Мечи обнажены, сами глядят вперед, на поляну. Продрала глаза. Солнце только-только поднялось, ночная прохлада еще не изгнана, лучи гладят веки, хочется лежать и нежиться под теплым одеялом из шкур. На поляне молча сидит человек в красной рубахе, кусает стебель травы, ждет. Ближе не подходит и знать о себе не дает. Молча подошел, молча сел на валежину.

Верна поднялась, из подвесного меха умылась, пригладила волосы, влезла в броню.

– Ты готов? – подошла ближе. У человека на солнце одна тень, а тут стало десять.