— Врешь…

— Привираю, но не слишком. Ну как, продаешь повозку?

У почтаря дрожали руки. Он окинул Варана оценивающим взглядом — пытался понять, сколько еще денег могут вмещать потайные карманы и какую беду — или счастье — это сулит ему, скромному почтарю.

— Спешу, — бросил Варан.

— Продаю, — решился почтарь.

Почтовые сани оказались неказисты — корыто корытом, вместо сиденья — охапка хвои, полог из дырявой вытертой шкуры. Зато упряжку Варан оценил — три сотни тягунов, запряженных по два десятка, могли тащить сани и по целине, и по дороге, проложенной снежным кротом.

Почтарь маялся и поминутно менял решение.

— Трехлапец сожрет, — говорил он, запрягая тягунов. — Жалко… Отменные мушки, где еще таких купишь…

— Но этих же где-то купил…

— Дорогущие…

— За такие деньги ты знаешь сколько всего накупишь?

— Трехлапцу прямо в пасть… Слушай, давай я тебе назад отдам, деньги-то?

— Давай! — зло соглашался Варан.

Почтарь вытягивал пятидесятку, долго рассматривал ее и гладил, снова прятал за пазуху:

— Не. Сговорились, а слово, оно, знаешь…

А через минуту опять начиналось:

— Ну куда ты спешишь, а? В сугроб как встрянешь… До вечера не доберешься… А тут и трехлапец…

— Давай деньги!

— Ну… Я же так… Чего ты злишься-то?

Через час с небольшим Варан все-таки выехал. Снежный крот хорошо знал свое дело — дорога шла сквозь снега, глубокая, как овраг. Белые стены стояли справа и слева, почти смыкаясь над головой. «О кроте не думай, — напутствовал почтарь. — Я о нем никогда не думаю, и вот — до сих пор Император миловал. Только не задумывайся. Потому что когда ты едешь, а он навстречу прет — нет никакой возможности, ну прямо все, конец…»