— А куда мне было возвращаться? — спросила она, ощущая горькую правду своих слов. — Разве я когда-нибудь знала, где у нас дом? Когда ты обращал в свою веру один город, то тут же перебирался в другой. Твоим жилищем был дом пастыря для чужих душ, а мой дом не таков. К тому же у меня и своих дел хватало. — Она помолчала и добавила уже тише: — Так мне казалось.

Она сказала, что жила в Изумрудном городе, хотя и умолчала о том, чем занималась.

— Так что няня не ошиблась? Ты действительно была монтией? Странно, очень странно. Сколько смирения и послушания для этого нужно. Я тебя помню совсем другой.

— Я была такой же монтией, как прежде унионисткой, — усмехнулась Эльфаба. — Но я жила среди сестер, это правда. При всех своих убеждениях — верных или ошибочных — они делают доброе дело. Они помогли мне пройти через тяжелый этап в моей жизни. А в прошлом году я ушла из монастыря и отправилась в Винкус. Там теперь мой дом, хотя не знаю, надолго ли.

— А чем ты занимаешься? Ты замужем?

— Я ведьма, — просто ответила она.

Фрекс отшатнулся и уставился на дочь зрячим глазом — проверить, не шутит ли она.

— Расскажи мне про Нессу, — попросила Эльфаба. — Хочется знать, что с ней стало, прежде чем мы встретимся. И про Панци.

Фрекс рассказал, как его младшая дочь стала герцогиней, а весной провозгласила независимость Манчурии.

— Да, да, это я уже слышала. Но как так получилось? Почему? Фрекс описал, как солдаты сожгли ферму, где собирались недовольные режимом Гудвина, как расположившиеся возле Драконовой чащи штурмовики после кутежа изнасиловали несколько местных девушек, как устроили бойню в Дальнеябловке, как повысили налоги на продажу зерна…

— Но последней каплей для Нессы стало осквернение деревенских церквей, которое совершили солдаты Гудвина.

— Странная капля, — сказала Эльфаба. — Разве Писание не учит нас, что любое место одинаково священно для молений — будь то хоть церковь, хоть угольная шахта.

— А, Писание… — Фрекс пожал плечами, эти тонкости были уже не для него. — В общем, Несса решительно осудила солдат и послала гневное письмо не кому-нибудь, а императору Гудвину, что само по себе было уже на грани измены. И представь, ее поступок стал искрой, из которой мгновенно вспыхнуло пламя. Вдруг вокруг Нессы появились единомышленники, и Кольвен залихорадило революцией. Как это было великолепно — казалось, будто Нессу с детства готовили возглавить восстание. Она обратилась к народу, к старостам окрестных и дальних деревень с просьбой поддержки и даже не затронула привычных для себя вопросов веры — весьма разумно, на мой взгляд. Ответ на ее обращение был ошеломительный. Все как один выступили за независимость.