А теперь вот она сидит около раненого мужчины и хочет, чтобы он был жив. К чему бы это?

Она вынула свой кинжал и представила, как режет горло старику. Обычно от таких фантазий ее обжигало желание – но сейчас она не ощутила ничего, кроме паники. Вместо сцены убийства она увидела, как Друсс сидит рядом с ней в темной комнате перед очагом, где пылают дрова. Он обнимает ее за плечи, а она прижимается к его груди. Эта картина представлялась ей много раз, но теперь Каэсса увидела ее заново – а все потому, что Друсс такой большой. Мужчина в ее видениях всегда был великаном. И она знала почему.

Она смотрела на него глазами семилетнего ребенка.

В комнату тихо вошел Оррин. Он похудел и казался изможденным, но окреп. Лицо его приобрело новое выражение. Прочерченные усталостью морщины старили его, но перемена заключалась не столько в них, сколько в глазах. Прежде он был солдатом, жаждущим стать воином, – теперь он стал воином, жаждущим стать кем-то другим. Он повидал войну и жестокость, смерть и увечья. Он видел, как острые клювы воронья выклевывают глаза мертвым и как кишат черви в наполненных гноем глазницах. Он обрел себя и больше не задавал вопросов.

– Как он? – спросил Оррин у Каэссы.

– Он поправится – но не сможет сражаться еще несколько недель.

– Значит, ему больше вовсе не придется драться – у нас осталось от силы несколько дней. Подготовь его к переезду.

– Его нельзя трогать с места, – сказала она, впервые взглянув на него.

– Придется. Мы сдаем стену и ночью отходим к следующей. Сегодня мы потеряли более четырехсот человек. Четвертая стена имеет в длину всего сто ярдов – несколько дней продержимся. Подготовь его.

Она кивнула и поднялась с места.

– Вы тоже устали, командир. Вам следовало бы отдохнуть.

– Отдохну скоро, – улыбнулся он, и от его улыбки у нее пошла дрожь по спине. – Скоро мы все отдохнем.

Друсса уложили на носилки, осторожно подняли и укрыли от ночного холода белыми одеялами. В длинной веренице других носильщики двинулись к четвертой стене – оттуда спустили веревки и молча подняли носилки вверх. Факелов не зажигали, и только звезды освещали эту сцену. Оррин влез по веревке последним. Чья-то рука протянулась ему навстречу – это был Джилад.

– Ты всегда оказываешься рядом, чтобы помочь мне, Джилад. И я ничуть на это не жалуюсь.

– Теперь, когда вы сбросили столько веса, командир, – улыбнулся Джилад, – вы пришли бы первым в той гонке.

– Эх, гонки! Точно в прошлом столетии это было. А где же твой друг – тот, с топором?

– Ушел домой.

– Мудрый поступок. А ты почему остался?