Комус, большой, мощный и злобный, тоже пользовался двуручным мечом. Измотанный в поединке с предыдущим противником, я пожалел, что и этот не выбрал оружия полегче, но, в конечном счете, я вынудил его сдаться.

— Этого — еще раз завтра утром, пока я свежий, — приказал Комус охранникам, указав на меня острием меча.

Не обращая внимания на жару, голод, жажду, саднящие ноги и множество свежих царапин, я рухнул на солому и мгновенно заснул. Первый день я пережил.

Мы с Комусом тренировались каждый день, иногда с затупленным оружием, иногда с боевыми клинками. Он был неплох, но я — лучше как раз достаточно, чтобы избегать серьезных ранений. Мы отрабатывали удары и ответы на них, стратегии защиты, подходящие к отдельным ситуациям, согласованность и равновесие. Он начал перенимать некоторые мои движения, и тогда я задумался, чем, будь я проклят, я здесь занимаюсь. Разрешить это противоречие я не мог. Сражаться с чертовым зидом — чего еще может желать раб, если не возможности ранить или убить кого-то из своих тюремщиков? С другой стороны, я учил его, как убивать моих соотечественников.

Но я не мог отказаться от схватки или же нарушить правила. В первую неделю тренировок я ясно увидел, каковы будут последствия неповиновения. Во время одной из передышек Комус побился об заклад с другим зидом, что его личный раб обладает более впечатляющим мужским достоинством, нежели раб его приятеля. Когда он приказал рабу раздеться, чтобы определить победителя, коленопреклоненный мужчина, не шевельнувшийся во время оживленной беседы, закрыл глаза.

— …И возбуди себя, — добавил Комус, давясь от смеха. — Я не люблю проигрывать.

Пораженный раб взглянул на зида, а потом стиснул зубы и медленно покачал головой.

Бычье лицо Комуса побагровело, и он со всей силы ударил раба в челюсть.

— Я мог бы принудить тебя заклинанием, — сообщил он, — но это просто немыслимо: мой раб отказывается выполнить простой приказ!

И Комус одним ударом снес голову, но не собственному рабу, а тому, который принадлежал его другу.

— Итак. Повторяю еще раз. Раздень себя и эту падаль, и мы посмотрим, чем хрен живого дар'нети отличается от мертвого.

Объятый ужасом раб повиновался, и, хотя я отвел взгляд, чтобы не быть свидетелем его позора, я не мог не испытать облегчения от того, что он подчинился. Поблизости не было других рабов. Ценой следующего отказа стала бы моя голова.

Пусть дни и были заполнены сражениями и потом достаточно, чтобы не оставлять сил на раздумья, но долгими ночами времени для самобичевания и чувства вины хватало. Я делал то, что мне приказывали. Я должен был выжить… Мне нужно было еще что-то сделать… что-то жизненно важное… Убежденность в этом рокотала во мне, словно военные барабаны. Не было ли это каким-то заклятием зидов, наложенным вместе с ошейником, которое удерживало нас от того, чтобы покончить с собой?