— Конечно, я принесу сковороду вечером, — проговорил я.

— Спасибо.

И она исчезла так же внезапно, как появилась. Бьюэл Хитч лежал, опираясь на локти, и с вожделением смотрел на сковороду.

— Кофе и немного мяса — и я снова почувствую себя живым, — заметил он.

— Боюсь, никакого кофе. Но есть вода и только что приготовленная печенка, что тоже неплохо.

— Точно. Но если ты все-таки готов заварить для нас кофе, то немного найдется в моих седельных сумках. Это должно изрядно помочь мне подняться на ноги.

От одной мысли о кофе у меня потекли слюнки. Я поставил воду кипятиться, а затем разделил между нами мясо. Обеденная посуда Хитча — котелок, миска и эмалированная кружка — была из помятой жести. Внутри лежал драгоценный сверточек с кофе. От его запаха у меня закружилась голова.

Мы ели молча. Я полностью сосредоточился на еде и отвлекся только затем, чтобы добавить в закипевшую воду кофе и поставить его настаиваться. Запах напитка усиливал удовольствие от мяса.

Эмзил великолепно приготовила печенку. Она была такой сочной и нежной, что я мог отламывать кусочки вилкой. Она положила совсем немного лука, но его прозрачные колечки пропитали гусиный жир своим ароматом. Это мясо было самым живым из всего, что я ел за последнее время. Не знаю более подходящих слов, чтобы это выразить. Печень всегда имеет яркий вкус и аромат, но тем вечером я вдруг осознал, что я перенес жизнь из тела оленя в свое собственное. В том мясе было что-то очень важное, чему я не знал названия, однако чувствовал, как оно наполняет меня, когда жевал и глотал маленькие кусочки. Его вкус был столь насыщенным, а гусиный жир столь сытным, что, подобрав с тарелки его остатки, я понял, что уже давно не испытывал такого удовлетворения. Я поднял голову и встретился взглядом с ухмыляющимся мне Хитчем.

— Никогда не видел человека, который бы так наслаждался едой, как ты. Кофе готов?

Свою порцию мяса он проглотил. Едва ли он распробовал его вкус, и почему-то меня возмутило, что он, в отличие от меня, не почувствовал, как отнятая мной у оленя жизнь перешла в нас вместе с этой едой. Это принижало и делало незначительным то, что я совершил. Неожиданно я разозлился, словно, проглотив мясо, он повел себя неуважительно. Но я ничего ему не сказал, лишь молча налил нам обоим кофе. Он быстро осушил свою кружку, и я налил ему еще, пока сам пил медленными маленькими глотками. Затем долил воды в гущу на дне, надеясь, что она снова заварится. Пока кофе закипал, я вынес сковороду на улицу и вымыл, чтобы вернуть Эмзил. Когда я постучал в дверь, та едва приоткрылась, Эмзил взяла у меня сковороду и тихо меня поблагодарила. Она не стала приглашать меня внутрь, а я не стал пробовать войти.