И вновь, и вновь:
Топор врубался в ствол, только щепки летели. При следующих четырех ударах я произнес эти слова громче и вскоре уже кричал с каждым замахом, вкладывая в него всю свою силу. Дерево содрогалось. Я бил снова и снова, и наконец оно застонало, и я едва успел отскочить в сторону — ствол буквально соскочил с пня и рухнул с оглушительным грохотом, разнесшимся по промерзшему лесу. Он с треском проломился сквозь хрупкие и обледеневшие ветки соседних деревьев, на несколько мгновений застрял, приостановленный одним из них, но потом упал на землю, подняв в воздух вихрь колких снежинок. Я заморгал. Мне показалось, что возмущенный лес отвесил мне пощечину холодной влажной ладонью.
Я сильно недооценил работу, за которую взялся. Повалив дерево, я должен был обрубить со ствола все ветви. В том числе и те, что оказались внизу, когда оно рухнуло. Успело почти стемнеть, прежде чем я сумел подготовить бревно, которое, как я полагал, Утес сможет дотащить до дома. Я намотал веревку на ствол и привязал ее к упряжи Утеса.
Никогда в жизни я не был так рад покинуть какое-нибудь место. Мне хотелось спешить, но тащить огромное бревно вниз по склону сквозь заснеженный лес было не так просто, как могло бы показаться. Нужно было следить, чтобы веревка не путалась у Утеса в ногах и не цеплялась за деревья, но я никак не мог сосредоточиться на том, что делаю. Меня не оставляло ощущение слежки, и я чуть ли не с каждым шагом оглядывался через плечо. Я обливался потом — от страха не в меньшей степени, чем от усталости. Когда тени на снегу из голубоватых стали превращаться в черные, мы едва добрались до опушки леса.
В Широкой Долине смеркалось всегда постепенно, солнце медленно скрывалось за плоским горизонтом. Здесь, у подножия гор, ночь начиналась сразу, словно чья-то рука опускала плотный занавес, когда измятые холмы заглатывали бледное солнце. Я почувствовал приближение мрака и больше уже не мог сдерживать ужаса. Я бросился вперед, тяжело барахтаясь в глубоком снегу, напугал Утеса, схватившись за его поводья, и потащил, заставляя поторопиться.
Наверное, на нас было смешно посмотреть со стороны: толстый мужчина и его тяжелая лошадь, пробирающиеся через сугробы и отягощенные здоровенным бревном. Я тихонько поскуливал от ужаса, мое дыхание стало быстрым и неровным. Я пытался унять свой страх, но не мог; и чем больше я уступал ему, тем сильнее он становился — как у мальчишки, визжащего в отчаянии, когда ночной кошмар убеждает его, что ему уже не укрыться в безопасности дня.