Когда ярость капитана Тайера немного выдохлась, он неожиданно ударился головой о дверь. Некоторое время он стоял так, ловя ртом воздух. Затем его дыхание пресеклось, уступив место душераздирающим рыданиям.

— Я не осквернял вашу жену, сэр, — совершенно напрасно заговорил я. — Я не прикасался к ней. Карсина оказалась ходоком; она очнулась от того, что мы посчитали смертью, а на самом деле было глубоким забытьём. Я дал ей воды и чаю. Я уже собирался ехать за вами, когда…

— Лживый ублюдок! — Мои слова вызвали в нем новый приступ ярости. — Не смей произносить ее имя, мразь! Виселица слишком хороша для тебя! Ты должен страдать так, как ты заставил страдать меня!

Он просунул руку между прутьями решетки и начал сжимать и разжимать кулак, словно мог как-то дотянуться до меня и задушить. Это выглядело бы смешно, не будь его намерения столь откровенны.

— Капитан Тайер! Сэр! Капитан, пожалуйста, сэр! Вам следует уйти.

Голос охранника прозвучал тонко и пронзительно. Тайер повернулся и посмотрел на него.

— Пожалуйста, сэр. Вы должны уйти. Мне не следовало вас впускать. Скоро он предстанет перед судом, и вы сможете обвинить его публично. Сэр.

Тайер сжал прутья решетки и вновь тщетно попытался тряхнуть дверь. Охранник ждал. Потом Тайер наконец сдался и обмяк, повиснув на двери и хрипло дыша.

— Пойдемте, сэр. Справедливость будет восстановлена. Пойдемте отсюда.

С этими словами охранник увел его.

Подозреваю, что я сжег всю магию, какая у меня оставалась. Я ел тюремную пищу, но утонченность вкуса, прежде позволявшая мне наслаждаться даже самой простой едой, покинула мое нёбо. Каждый день я получал миску каких-то помоев с куском черствого хлеба и кружкой воды. Я съедал все, но лишь потому, что голод не утихал во мне. Казалось, магия решила напоследок посмеяться надо мной. Если прежде я не худел даже в более трудные и скудные времена, то теперь быстро терял вес. Моя одежда с каждым днем все больше висела на мне, кожа становилась дряблой. Мне больше не снились прежние сны, лишь иногда посещали отрывочные кошмары о повешении. Хотя магия и не дала мне умереть, но исцеление затянулось. Голова и челюсть почти все время болели. Любое движение, даже простой поворот головы, вызывало головокружение.

Ожидание тянулось день за днем, и никто не считал нужным хоть что-то мне сообщать. Тюремщики, приносившие мне пищу, отказывались со мной разговаривать. Я потерял счет дням. Иногда я задремывал, но уже через несколько мгновений раздавался шум и мне доставляли очередную порцию безвкусной жижи. А иногда я подолгу лежал без сна, и мне казалось, что время остановилось.