Ванвейлен опять всплеснул руками и полез было из кресла, но Киссур затопал ногами.
– Цыц, – сказал он, – я договорю до конца. Вам надо было уничтожить Ханалая. Вам надо было, чтобы ответственность за это несли не вы, а выгоду получили вы. Ведь остатки мятежников сегодня ползли к столице на коленях! Вам надо было сделать так, чтобы министром был Нан, а не я… вы разрешили все ваши затруднения одним махом. Я на вас не сержусь. Что вы такое? Торговец из страны торговцев: а нравы торговцев везде одинаковы.
Тут Киссур повернулся к Арфарре.
– Что же касается вас, господин Арфарра… Признаться, вы оскорбили меня. Ведь если бы вы позвали меня к себе, рассказали, как обстоят дела, и признались, что вам нужен человек, который захватит штурмовик и уничтожит лагерь Ханалая, и что после этого государь должен будет отречься от этого человека, имя которого станет грязью и прахом; а ни вы, ни Ванвейлен в этом замешаны не будете, – разве я сказал бы «нет?» Вы оскорбили меня недоверием, господин Арфарра…
Арфарра сидел в кресле, выпрямившись и совершенно неподвижно. Государь Варназд вскочил с малого трона.
– Киссур, – вскричал он, – эти твари могут убираться. Моим первым министром будете вы, и только вы.
И тут Киссур Белый Кречет в первый раз в жизни перебил государя.
– Я еще не кончил, – нехорошо улыбаясь, сказал он. – Как я могу, государь, быть вашим министром, если вы сами отрешили меня от должности; назначили двести тысяч за мою голову; велели жечь мое имя на всех алтарях!
– Это была ошибка!
– Вы оскорбили меня, – продолжал Киссур, – вы поверили негодяям, которым клялись не верить. Когда человека оскорбляет другой человек, – есть много способов мести. Когда человека оскорбляет государь, – есть только один способ мести.
– Остановите его, – закричал Ванвейлен.
Один из десантников из-за двери прыгнул к Киссуру. Киссур поймал десантника левой рукой и шваркнул им о стенку. Правой рукой он вытащил из рукава белый трехгранный кинжал, с широкими лепестками у рукояти и тремя желобками для стока крови, и, все так же улыбаясь, всадил его себе в грудь по самые лепестки. Все замерли. Киссур стоял некоторое время, молча и удивленно глядя на государя.
– Скверно это будет, – прошептал Киссур, – если станут говорить, будто я в таком случае промахнулся…
Он не договорил, закрыл глаза, пошатнулся и упал на руки подбежавшему чужеземцу. И никто, конечно, не мог бы сказать, что Киссур струсил или промахнулся, потому что кинжал его вошел точно в сердце, пересек левое предсердие и почти вышел из лопатки.