Тохта презрительно фыркнул.

— Дай слово, что в Лутаке ты никому не расскажешь об этом! — угрюмым голосом потребовал он.

Дарин поднял голову.

— О чем?

— О том, что я носил ошейник!

Дарин откинулся на спинку старого кресла, посмотрел на летнее небо, на зеленые кроны тополей.

— В Лутаке… — проговорил он и вздохнул. — Между прочим, сегодня ровно месяц, с тех пор, как мы… как я вернулся.

Кобольд покосился на него рубиновым глазом.

— Это ты — вернулся, — буркнул он. А я — нет.

Он сполз с газетной пачки, лег на пол и положил голову на лапы. Сердце так защемило от тоски, что даже слезы навернулись.

— Домой хочу, — пробормотал Тохта. — Домой…

Дарин снова вздохнул: ему было жаль приятеля, но как ему помочь — он не знал.

— Пива хочешь? В холодильнике одна бутылка осталась.

— Давай, — мрачно сказал Тохта.

Когда Дарин скрылся за дверью, кобольд поднял мордочку и снова принюхался к воздуху. Осень, близкая осень… как хорошо теперь в Лутаке! Тепло, тихо, по ночам со старых яблонь падают спелые яблоки, возле родного болота пахнет сыростью, землей… лягушки квакают…

Тохта зажмурил глаза, погружаясь в воспоминания, но как следует погрузиться ему не удалось: с кухни раздался истошный вопль Дарина.

— Тохта! Это еще что?! Что?!

Кобольд встал, встряхнулся, как собака и не спеша потрусил на кухню. На пороге кухни уселся на задние лапы, передние скрестил на груди и спокойно взглянул на Дарина.

— Ну, крыса, — хладнокровно промолвил Тохта. — Хорошая свежая крыса. И что?

— А то! Почему она здесь? — заорал Дарин, тыча пальцем в недра холодильника. Поверх пакетов с колбасой и свертков с сыром, лежала окоченевшая тушка крысы и черные глаза грызуна взирали на Дарина философски и отрешенно. — Мы же договаривались! Ты обещал не пихать больше в холодильник эту мерзость! А сам — положил! Блин! Теперь все выкидывать!