– Они имеют те же чувства, как и все остальные существа, люди, например: зрение, слух, обоняние… и так далее. Конечно, и слух и зрение у драконов совершенно особенные – они слышат, как с дерева лист падает! Из-под облаков видят, как букашка ползет! Но есть и еще кое-что…

Кобольд помялся:

– Они умеют мысли и чувства другого существа читать. Только взглянет на тебя – и все твои мысли…

– А чувства?

– То же самое, – мрачно ответил Тохта. – Страх, гнев или радость – мигом обнаружат, даже если ты и виду не подаешь. А еще они умеют навевать страх, они же чародеи. Потому с ними и сражаться почти никто не может. Какое уж тут сражение, когда лапы от ужаса подгибаются… все! – решительно сказал он. – Не буду больше об этом говорить!

Дарин хмыкнул.

– Тохта, откуда тут драконы? В нашем мире магические существа появиться не могут. В каком-то смысле, этот мир – лучшее место, где можно хранить такие вот амулеты. Уж тут до них никто не доберется.

– Вот и спрячь подальше, – проворчал Тохта. – А я, как только на него взгляну, так вспоминаю все, что мне известно о Риохе. Шерсть дыбом!

– Это тот дракон? Карающий меч Фиренца? Человек, в зеленом плаще с золотой пряжкой?

– Он самый, – кобольд нервно дернул хвостом. – Который появляется только для того, чтобы убить кого-нибудь.

Дарин задумчиво рассматривал амулет.

– Убить? Он скажет что-нибудь, типа: «Умри, несчастный»?!

Тохта потер лапой мордочку.

– Вряд ли. Он не снисходит до разговоров, просто делает свое дело и исчезает, – кобольд покосился на амулет. – Зачем ты его носишь?

– Как память, – просто сказал парень, убирая амулет под футболку.

– Прекрасно, – кисло сказал кобольд. – Но, по крайней мере, мне его показывать совсем необязательно.

Они помолчали.

– Удивительное дело, – медленно проговорил Дарин. – Меня тут не было год. Ну, что такое год? Многое ли за это время изменится? Но… – он вздохнул. – Все вокруг кажется каким-то… каким-то странным. Как будто чужим. Но ведь не мог мой мир измениться за такой короткий срок?

Кобольд подумал.

– Это не мир изменился, – проговорил он, снова растянувшись на полу. – Это ты изменился.