— Значит, теперь мы не можем рассчитывать на твоих лазутчиков?

— Не можем — кроме крайнего случая. О мой сладкий, что же делать? Мы знаем теперь, что он проводит ночи в доме ан-Реддиля. И что? Там нет евнухов наших, чтобы подтвердить…

— Но все же!

— Да нет же, сладкий мой, нет свидетелей — нет и виновных, а в чем его уличить, в том, что ночует не во дворце? А кто запретит царю? Только пища для новых слухов…

— Хоть это.

— Да, ты прав. Это пусть, это хорошо. Надо распускать такие слухи. Нет свидетелей, и его не обвинить, но и ему не оправдаться. Но мало, мало! Неужели и впрямь ашананшеди — препятствие неустранимое?

— Погоди-ка, погоди… Есть одно… Но нечего и говорить об этом. Если б он был царем!

— Что это значит?

— Если б он был царем, как его отец!

— Тогда не было бы нужды уличать его…

— Я о другом. Знаешь ли ты, о женщина, что царь непременно должен идти с войском и что в походе царя охраняют не ашананшеди — всадники! Среди своего войска царь в безопасности. Есть при нем телохранители, и все — из знатнейших семейств Хайра. Понимаешь?

— А что тогда ашананшеди?

— Они заняты разведкой.

— Все?

— Все. А теперь, когда их всего сотня осталась, даже если бы сын рабыни вопреки обычаю оставил бы при себе нескольких, что с того? Но нечего об этом говорить. Сын рабыни воевать не станет.

— Это правда. Он малодушен и изнежен, воспитанный для ложа. Я слышала, что ему противно даже упоминание о войне. Сам он войны не начнет. Но, сладкий мой, разве нет средства начать войну за него?

— Начать войну за него? Что это значит, женщина?

— Хайр так велик, а царь в Хайре так слаб. Не найдется ли правителя…

— … Который поднял бы мятеж? Женщина! Что нам с этим делать?

— Убить сына рабыни.