Кассар вздохнул — устало, медленно.

— Ты, видать, Посвященный, старик. Я помню тебя… Уцелел, значит, в колодце? Спас тебя твой Единый? Вот и я тоже спасал… его, — мотнул он головой в Митькину сторону. Тот сейчас же опустил голову, встречаться взглядом с кассаром было совершенно невозможно. — Я спасал одного, жертвуя другим. Что, ваши так не делают? Я мог бы рассказать тебе немало неприятных примеров, старик… но думаю, ты не захочешь слушать. Я убил ребенка, все так. Я принес его в жертву тому, кого ненавижу… кого ненавидят почти все… кроме людей вроде князя Диу, если их еще можно называть людьми. Но это был единственный способ спасти другого ребенка… Митику.

— Ты спасал его, да, — согласился Тми-Наланси. — Но ради чего? Ради ваших тхаранских дел, ради того, чтобы ваши избежали возмездия, ускользнули в далекий Круг. Не на жизнь Митики ты обменял жизнь мальчика, а на спасение вашего Тхарана. Будь для этого потребна смерть Митики, ты, не колеблясь, зарезал бы и его.

— Старик, ты говоришь много слов, — прикрыл глаза кассар. — И в этих словах правда перемешана с твоими домыслами. Но спорить я не хочу. Я устал. Ты обещал мне смерть? Чем, по-твоему, был я занят, пока вы не вошли сюда? Я звал ее, мне невтерпеж видеть торжествующее в этом замке зло, мне невтерпеж видеть кровь на своих руках… я слабый маг, но уж такое и ученику доступно. И потому не грози, я уже ничего не боюсь. Я спасал Митику ради спасения Тхарана, ты прав. Но есть и другая правда… Я спасал его ради спасения своего Наставника, меккоса Хайяара. Он мне как отец, понимаешь, старик? Да что ты можешь понимать, ты не был в моей шкуре. Он мне больше чем отец, больше чем учитель… он для меня все. Он не просто двадцать лет назад спас меня от смерти… он сделал так, что мне захотелось жить, я вновь научился радоваться, дивиться красоте восходящего солнца и очертаниям молодого листа, он внес свет в мой угасавший тогда разум, и я увидел, как мудро и сообразно устроен мир… я захотел жить и понял, для чего жить. О, сколько раз мне хотелось ради Наставника отдать свою жизнь, свою кровь, свою живую силу… Но отдавать пришлось не свое, а чужое. Ты думаешь, это легче? Вот она, моя другая правда. Ты говоришь, ради Тхарана я зарезал бы Митику? Лжешь, Посвященный. Митика… я был суров с ним, но суров для его же блага… никогда я не отнял бы его жизнь… вот защищать, рискуя своей — это пожалуйста, это сколько угодно… Ты ведь знаешь, старик, у нас, людей Тхарана, не должно быть своих детей… но мы ведь люди, а не стихийные духи… Так что есть у меня и третья правда, старик. Но о ней незачем уже говорить. И вообще говорить больше незачем, все слова уже сказаны, и много среди них было лишних.