Да что же это такое получается, Высокие? Из-за одной лишь девчонки отказаться от праведного возмездия? Выставить себя, Великого Мага, на посмешище? У тебя убили хаграно, и ты не покарал убийц? Как посмотрят на него старые друзья в Тхаране?

А собственно, какая разница, как они посмотрят? Да, скажи наконец себе правду — чистую как хрусталь, острую как меч правду. Эта самая чужая девчонка дороже ему, чем клятва Высоким, чем месть низким… чем хаграно? Чем хаграно, который не просто ученик… это как сын… нет, больше чем сын… Ну как тут ответишь, разве есть такие весы, чтобы сравнить? Разве измеришь разрывающееся на кровавые куски сердце? Одно лишь ясно — Харт мертв и его не вернуть. А Аня жива. И можно сделать так, чтобы ее взгляд оставался светлым… хотя бы она никогда больше не увидела доброго старика дядю Костю… Пускай будет счастлива со своим Темой… куда уйдешь от судьбы… судьба сильнее и Высоких… Но если счастье ее омрачится ненавистью к старику-соседу, оказавшемуся предателем… слугой, как они выражаются, врага человеческого рода… так по-своему называя Господина мрака… которого, кстати, очень даже порадуют тысячи поджаренных единян… Нет, ну что же делать, что? И спросить не у кого. Высокие не ответят, да и нужен ли ему ответ тех, кто позволил казнить его мальчика? А сам ты, прошедший Высокое Посвящение, знаток древних свитков, страшных тайн естества и человеческих немощей… что можешь ты решить сам, здесь, где бесполезны речения мудрецов, где смешной становится магия, где кровью дышит камень… ждет приказа.

Больше тянуть он уже не мог. Все надо сделать быстро… иначе он не выдержит этой пытки, по сравнению с которой раскаленное железо кажется наивными варварскими забавами…

Хайяар поднял рубин, сжал в кулаке пульсирующий многогранник — и со всей силы, не магической, а обычной человеческой силы швырнул его в стену.

Откуда взялся ослепительный свет, думать не хотелось. Ни о чем вообще не хотелось думать, было грустно и легко, и только покалывало сердце — будто там, внутри у него открылись какие-то огромные, запечатанные ранее пространства, и слабая плоть сейчас привыкает к ним, отвечая болью неведомому.

Отчего-то он знал, что надо идти. И медленно, по-стариковски двинулся между двумя стенами белого огня, сотканного, должно быть, из острых молний. Там, впереди, что-то ждало его. Что-то, наверное, очень важное.

21

21

Зал, огромный словно площадь, был наполнен мягким, лимонного оттенка светом, хотя никаких ламп не обнаружилось — ни на мраморных, беловато-розовых стенах, ни на образующем полукруглый свод потолке. Петрушко назвал бы этот свет электрическим, но в Олларе такое невозможно.