А воздушная волна, прошедшая по лабиринту ходов, давя и плюща хрупкую человеческую плоть, милостиво подвела итог…

Окрестности Тейфелькирхена, 1945 год.

«Тридцатьчетверка» лейтенанта Марата Хайрутдинова вынеслась из заснеженного леска, хищно поводя башенным орудием, прямо к какому-то кирпичному забору с колючей проволокой, едва виднеющейся из целого сугроба, нанесенного на гребень ограды по всей ее протяженности.

Замерев на миг, танк выплюнул из «хобота» сгусток черно-оранжевого пламени, и тут же одна из башенок, не то украшавших это фортификационное сооружение, не то игравших роль огневых точек, рассыпалась красно-бурым крошевом в облаке дыма и пыли.

– Хайрутдинов, куда палишь? – хрипнула рация голосом комбата Николаева. – Танки?

– Да нет… так, для острастки.

– Снаряды не тратить. Что это за хреновина?

– Завод вроде какой-то…

– Проверить и доложить.

– Есть!

Танк с неожиданной для такой махины грацией развернул назад башню, чтобы ненароком не повредить орудие, и неторопливо, почти нежно ткнулся бронированным лбом в кирпичи, разворотив целую секцию ограды. И уж теперь взревел дизелем вовсю, влетая внутрь.

Опытный танкист ожидал всего: града пуль по броне, удара «болванки» замаскированной где-нибудь пушки, даже смертельного для всех внутри просверка проклятого изобретения фрицев – фаустпатрона, но…

Завод (а это, похоже, был действительно завод) встретил нежданных гостей тишиной и запустением.

Заметенные снегом «улицы», обгорелые остовы не то корпусов, не то складов… И ни души…

– Да-а, поработали на совесть союзнички… Где ж они в сорок первом-то были? – пробормотал наводчик Банных, и лейтенант непроизвольно потер пальцем белый шрам, наискось пересекающий лоб. – Когда мы кровью умывались… А уж это-то мы и без них взяли бы.

– Точно…

– Доложите обстановку, Хайрутдинов, – ожила рация.

– Противник не обнаружен, – доложил лейтенант и добавил от себя: – Порушено здесь все. Наверное, американцы разбомбили. Или наши.

– Добро. Проверьте и присоединяйтесь к батальону. Пусть пехота тут разбирается.