– А верить, дочка, никому нельзя! – расхохотался Петрович. – Только себе и можно, да и то не всегда.

– Как же вы так? – вставил слово и Женя. – Он же ваш друг.

– Друг? – окрысился оборотень. – Какой еще друг? Ему, падле, пруха такая поперла, молодым да здоровым навсегда остаться, а я что? Мы ведь с ним за одной партой штаны протирали, а взгляни на меня – я ему в отцы гожусь! Мне еще сколько осталось? Десять лет? Пятнадцать? А может, ни одного не осталось, как Валерке Шандорину? Сердчишко, крынь – и готово! Только он-то вечно таким останется да будет к Таньке своей по ночам с погоста шастать, а я? Червям на поживу? Не хочу!!!

– А вас разве обошли?

– Да, обошли! Ты б знал, малец, как обидно, когда чуть ли не все вокруг вечные, а тебя – в сторонку. Не подходишь, дескать, порченый!

– И вы, значит…

– А ты что – судья? Кто тебя, сопляка, уполномочил меня судить? Да был бы ты на моем месте – не задумываясь душу бы продал! Молодежи-то оно всегда так: принципы, идеи, мораль всякая… А мне помирать неохота! Я жить хочу! Пусть болваном каменным, а жить!.. Да еще и неизвестно, когда каменным-то стану, может, поживу еще, хоть и не молодым – таким, как есть, но здоровым! А сколько – одному Богу известно…

– Не припутывай Бога… – раздался у него из-за спины низкий рокочущий бас, отдаленно напоминающий голос Прохорова. – Ты, мразь, его недостоин…

– А? – обернулся подлец, вскидывая подрагивающей рукой пистолет. – Быстро же ты оклемался…

Из темноты на Петровича медленно надвигался милиционер.

Нет, уже не милиционер.

Тяжелой шаркающей походкой приближалась статуя, лишь внешне похожая на Романа. Каменное лицо, еще искаженное гримасой страдания, неестественно вывернутая искалеченная рука… Из середины груди на добрых тридцать сантиметров торчал покрытый уже запекшейся кровью конец трубы, пробившей тело насквозь.

«Как Терминатор…» – одновременно мелькнуло у Веры и Жени в мозгу.

– Ха! – крикнул таксист в лицо убитому им другу. – А это ты видел?

Неловко, потому что мешал зажатый в руке пистолет, он обнажил левую руку до локтя, и всем стала видна марлевая повязка с проступившим кровяным пятном.

– Теперь я тоже везунчик, Ромка! Не одному тебе пруха…

– Дождался, иуда? – Двигаться окаменевшему старлею было мучительно трудно, но он приближался к убийце с неумолимостью рока. – Продал душонку?

– Ага, продал! – весело согласился тот. – Только и ты не слишком-то борзей… Поди, не до конца еще бессмертный-то? Не дозрел…

Грохнул выстрел, утонувший в мешанине тумана, и Роман качнулся назад. На черной поблескивающей груди образовалась широкая выбоина, тут же засочившаяся густой черной жижей, ничем не напоминающей человеческую кровь, скорее нефть или мазут.