— Это кажется из Торсионных полей, — поправил колдун.

— Ну, конечно. Как я могла забыть. Чудеса происходят повсеместно. И кто сказал, что девочка с двенадцатью кодонами произведение господа Бога, а не генетическая мутация?

— Мы утопаем в софизмах.

— А вас хорошо натаскали.

— Над такими вещами шутить нельзя.

Мадам Леви отвела в сторону край картины.

— А над такими?

Сквозь ложное стекло вделанное в стену наподобие окна была видна одна из девушек Красной нежности. Подвешенная вниз головой она напоминала кусок говядины, освежеванный мясником. Мужчина за ней обхватил ее ноги одной рукой и провел второй по груди. Не понятно, что он собирался делать с ней в такой позе, но Див даже не удивился, когда в руках у мужчины оказался ланцет.

Большинство людей вряд ли бы нашли привлекательным то, что происходило потом, а кое-кого бы стошнило. Не оттого что плоть поддалась под нажимом ланцета, а оттого, с каким явным наслаждением это происходило.

Мадам Леви, казалось, нисколько не тревожила эта сцена. Сосредоточенно хмурясь, она стояла перед зеркалом для бритья, пытаясь завязать у себя на шее узлом ленту скорее напоминающую обрубленный у основания галстук. Последние лучи заходящего солнца, проникая сквозь дешевые кружева занавески, усеивали теневыми цветами иссиня-черное платье.

— Как-то мне довелось побывать в катакомбах Париса. Там усыпальницы сложенные из останков святых: черепов, тазовых костей, берцовых, лучевых. Даже из фаланг пальцев. Одна из них мне показалась занятной. Не знаю, что на меня нашло. Но тогда я повстречала этого сумасшедшего. «Положи, что взяла», — прошептал голос на латыни.

— Pourquoi, — ответила я.

— Они будут это искать, — ответил он мне.

— Кто?

— «Те, кому это принадлежало. Они все придут сюда за своими черепами, ребрами, фалангами пальцев, даже за маленькими ушными косточками. Вострубит труба — и они начнут искать себя, искать то, что от них осталось. А потом поднимутся по лестнице — каждый со своим прахом. Все, кроме меня», — процитировала мадам Леви. — Один испуганный брат Антоний из ордена миноритов, считавший себя вампиром. Знаете это болезнь…

— Знаю.

Мужчина сделал уже четвертый надрез на теле девушки. Кажется, она кричала, но отсюда было видно только то, как она беззвучно раскрывает и закрывает рот.

— Он говорил о прощении, о смирении. Сам, полагая, что обменял спасение души на бессмертие. Быть может, он даже убил кого-то. Бедный сумасшедший…

— «Мы услышим трубный глас», продолжал шептать он тогда. А я все слушала, слушала…

— Но нам некуда будет идти. Мы останемся невоскресшими, несудимыми, одинокими; все другие уйдут, говорил он. Этот брат минорит. «Куда? Этого мы никогда и не узнаем… Может быть, они замолвят за меня словечко, они ведь должны… они ведь должны понять, зачем я это делаю». И вот. Когда они, то бишь призраки, пойдут, поднимаясь по лестнице, надо понимать в небо, состоится суд божий, — издевательски проговорила мадам Леви. — Но бессмертные души на протяжении поколений и поколений будут прибывать. И они будут ждать. Одни месяцы, другие тысячелетия. Как бы то ни было — это не справедливо.