Похоже однако что чреватая бедой неразбериха не беспокоила великого государя, ничего не делалось и для того, чтобы оградить блуждающий дворец от своекорыстного любопытства иноземцев. В последнем, как видно, и не было надобности: если бы и нашлись затейники, иноземцы или свои, замыслившие попасть во дворец, чтобы поживиться его тайнами, вряд ли из этого что-нибудь вышло — рев гудящего, как в трубе, пожара закладывал уши, лишая предприимчивости самые изворотливые умы.

Этими соображениями, вероятно, и руководствовался в своем бездействии великий государь Рукосил-Могут, которой расположился на плечах едулопов в высоких покойных креслах. Вокруг носилок собрались ближние бояре и окольничие; особое место среди них занимал главный военачальник страны конюший Дермель, молодой человек лет тридцати пяти, весь в серебре и голубых бантах, курносое лицо его с тенью усиков над губой обращало внимание бесстрастным спокойствием хорошо владеющего собой и готового на все, то есть не склонного к бесплодным колебаниям человека. Кравчий Излач, выражая, вероятно, настроения более осмотрительных, пожилых и благоразумных вельмож, часто поглядывал на государя в надежде услышать такие мудрые речи, которое позволят всем, кто не рвется за славою, удалиться от опасности.

Но Рукосил молчал, угрюмо наблюдая страдательные судороги дворца, в которых слышалась и боль, и ярость.

Опаленные жаром верхушки деревьев вблизи дворца уже горели, огонь медлительно распространялся против ветра, и даже там, где находился Рукосил, — в конце широкой просеки за прудом, ощущалось испепеляющее дыхание огненной бури.

— Великий государь! — решился обеспокоить Рукосила конюший Дермель. Он продолжал, встретив вопросительный взгляд: — Я полагаю необходимым поднять оба полка конных лучников, чтобы обеспечить в Попелянах порядок. И понадобится от трех до пяти тысяч человек посошной рати, горожане и мужики с дубинами. Нужно оцепить обводной ров, чтобы ни один искрень не прорвался к столице.

Государь рассеянно покивал, как старый человек, занятый больше привычными мыслями, чем собеседником, и заметил, указывая, что вполне понял предложение конюшего:

— Насчет посошной рати передайте земству мой приказ. И сейчас же возьмите людей, всех, кого найдете, для оцепления.

Конюший в сопровождении дворян удалился, а Лжевидохин опять уставился на огонь. В застылом взгляде его не было ничего, кроме мстительного удовлетворения и, пожалуй, усталости, той непобедимой усталости, которая так часто постигала оборотня среди трудов. Он глядел на пожар бездумным взглядом не способного ни к какому умственному усилию старика… Позднее в передаче окружавших государя приспешников оказалось, что он чего-то ждал и предвидел. Так бывает с великими мира сего. Позднее Рукосил и сам удивлялся, как это не случилось ему тогда никакого самомалейшего предвидения? Почему не выказывал он тогда дьявольской проницательности, которую приписывали ему придворные лизоблюды? Люди презренные, но — в чем не откажешь — наблюдательные.