Шагалан поднялся, приблизился к подслеповатому оконцу, выходящему на задворки.

— Все заберете? — понятливо вздохнул отшельник.

— Заберем столько, сколько потребно… — Юноша с трудом отвлекся от копошащейся на улице живности. — Если пощадим, повесятся на твою душу, отче, восемь лишних покойников. Кажется, это для тебя пострашнее убытка?

Голова Торена опустилась совсем низко.

— Тогда и меня забирайте.

— О чем ты, святой отец? — Юноша удивленно изогнул бровь. — Не кинем же мы человека посреди леса без куска хлеба. Выживешь.

— Разве ж это жизнь? — глухо донеслось из-под копны упавших волос. — Гнию здесь заживо. Изнутри вина точит, снаружи лес давит. И одиноко, хоть ступай с волками выть… Не моя то стезя, чуждая.

— Однако… какое ни на есть хозяйство устроил, дом. И все в минуту бросить? Да и ради чего? Догадываешься ли, кто к тебе в гости-то пожаловал?

— Догадаться немудрено. Только лихие люди к нам гурьбой и забредают. На трактах кормитесь, купцов доите?

— Это не главное.

Из-под спутанных черных волос блеснул недоверчивый глаз:

— Неужто лесных бунтарей послал Творец?

— Про старика Сегеша что-нибудь слышал? — Раскрывать имена было рискованно, но чутье на сей раз почему-то не возражало.

— Долетала молва.

— Вот он к тебе нынче на огонек и завернет.

Отшельник встал, в растерянности развел руками:

— Надо же… какие люди! Личность славная и уважаемая… многими.

— А ты, анахорет, как погляжу, не совсем порвал связи с миром, — хмыкнул Шагалан.

— Да… — отмахнулся Торен. — Есть тут… связь. Привязалась одна… вдовушка… из местных. Повстречались как-то… грибы собирала. Теперь вот слухи передает, помогает иногда. Муки принесет или там крупы какой, постирает… И это тоже причина отсюда уходить.

— Что ж вдруг? Непокорная плоть мешает грехи замаливать?