Потом у моего костра осталось только одно чудовище, и это был я сам. Но я быстро сообразил, что мне не обязательно вечно оставаться этим самым чудовищем: теперь я вполне мог позволить себе роскошь еще какое-то время побыть душкой Максом с двумя руками, двумя ногами и умеренно обаятельной рожей на одной-единственной голове — почему бы и нет? Это обличье по-прежнему нравилось мне больше прочих: все-таки привычка — великая сила!..

— Они приходили, чтобы разбудить меня, да? — Тихо спросил этот самый Макс у своего приятеля Джинна. Я слышал свой голос как бы со стороны и знал, что теперь так будет всегда: кем бы я ни стал, настоящий Я всегда будет стоять немного в стороне и с равнодушным любопытством прислушиваться к происходящему…

— Разбудить… или убить — как получится. Думаю, им было абсолютно все равно, чем закончится ваша встреча. — Спокойно сказал Джинн.

— Спасибо, что включил эту песенку. — Улыбнулся я. — Без нее, пожалуй, ничего бы не получилось!

— Ты сам ее включил. — Флегматично ответил Джинн. — Я не прикасался к этой игрушке. Я вообще ничего не делал, пальцем о палец не ударил со дня нашей встречи, все эти маленькие нестоящие чудеса ты совершал сам, просто тебе было удобнее думать, что их делаю я…

Я не стал ни возражать, ни даже удивляться. Сам, так сам — какая, к черту, разница?!

Возможно, мой могущественный опекун действительно был просто одной из моих конечностей — самой самостоятельной и непостижимой, но все-таки моей собственной рукой…

— Я хочу отправиться в путь — прямо сейчас! — Сообщил я Джинну. — Море уже близко — часах в трех пути, и наши странствия по пустыне должны закончиться еще до рассвета.

Не думаю, что моей армии действительно так уж необходимо дрыхнуть по ночам — просто они помнят, что делали так всегда, пока были живы, и не хотят ничего менять.

Забавно, что человек способен остаться при своих привычках даже после смерти, правда?… Ничего, как привыкли, так и отвыкнут! Поехали.

Только тут я понял, что говорю сам с собой. Джинна больше не было — он исчез, не прощаясь и не предупреждая, просто исчез, растаял, как предрассветный туман. Я уже откуда-то знал, что он ушел навсегда, теперь он был свободен от необходимости ошиваться вокруг моей персоны, и вообще от любой необходимости — просто потому, что я больше не нуждался в его помощи, защите и опеке — и поморщился от сокрушительной боли в груди — она была короткой, но пронзительной и жестокой. Я удивленно понял, что все еще способен страдать, теряя друзей — а каким еще словом можно назвать существо, чье исчезновение причиняет тебе боль?! — и еще я понял, что так будет всегда: никакое могущество и никакие метаморфозы не смогут избавить меня от боли — разве что теперь у меня хватало силы жить так, словно она разрывает чужое сердце…