— Никак нет… Собака, наверное.

— Вот и я не знаю. «Собака». Хороша собака, дьявол её побери! Всё живое и хоть сколько-нибудь чувствующее оставляет ментальный след, ясно? Вроде отпечатка пальцев. — Штернберг в упор вколачивал всё это в Хайнца, с каждым словом рывком приподнимая его над землёй, и Хайнц ничего не видел, кроме разъярённого лица офицера: видел сбитые уголки на белоснежных резцах (словно однажды этот хищник вцепился в то, что оказалось ему не по зубам), видел засохшую кровь на кромках тонких ноздрей, лилово-сизые тени на подглазьях, нелепые разноцветные глаза за надтреснутыми очками — и что-то дикое и отчаянное в этих глазах, безмолвно кричащее, не находящее выхода, безнадёжное, подобно последнему взгляду осуждённого перед залпом расстрельной команды.

— Только ментальный отпечаток человека, причём экстрасенса, может не поддаваться прочтению, — зло продолжал Штернберг. — Никак не зверя! Я понятия не имею, кто так поработал над тем недоноском, да и мало ли какое дерьмо тут вынесло этими сдвигами… Я не желаю, чтобы эта дрянь ещё и тебя, идиота, на закуску получила! Хватит с меня на сегодня трупов, понятно?! Вместе пойдём!

Офицер резко отпустил Хайнца, и тот, не удержавшись на ногах, упал мокрой спиной в снег.

— Чего разлёгся? — тут же зарычал Штернберг. — Ждёшь, пока прибор в сосульку смёрзнется? Двигайся, двигайся! Шевелись, солдат! Левой! Левой! А ну бегом марш!

И Хайнц побежал в гору, оскальзываясь на снегу, придерживая на груди автомат — хорошо хоть оружие и патроны не попали в воду. Офицер больше не доверял ему чемодан, тащился с этим треклятым сундучиной сзади, ругаясь, шипя, поминая Санкта Марию и призывая на голову злосчастного рядового все громы небесные.

Кое-как перевалив через гору, они свернули к ельнику в неглубокой лощинке, и там офицер приказал остановиться. Он повелел Хайнцу идти собирать хворост, а после наломать побольше лапника, сам же сел у поваленного дерева на чемодан, откинулся спиной на ствол и изнурённо прикрыл глаза. Хайнц бродил кругами, опасаясь далеко уходить от командира. Снег не проникал сквозь сплетение ветвей, землю густо устилал нетронутый тёмный мох. В ельнике было сумрачно и страшновато.

Подтаскивая лапник, Хайнц удостоился созерцания самого настоящего чуда: Штернберг вытянул из груды хвороста ветку, пристально посмотрел на неё, и она занялась ярким огнём. Ветку он сунул в быстро разгоревшийся костёр. Затем помог Хайнцу соорудить заслон из лапника и ветвей упавшего дерева между двумя стоящими рядом молодыми елями, в нескольких шагах от костра. Работали молча. Поначалу Хайнц радовался, что командир его больше не ругает — недовольство этого человека заставляло его чувствовать себя полнейшим ничтожеством, — но и молчание офицера ему отчего-то скоро перестало нравиться. Хайнц пристроил на распорках неподалёку от костра мокрую шинель и полез к самому огню греться, но его всё равно знобило, и наваливалась неподъёмная усталость, переходящая в сонное оцепенение.