— Значит, «мы рождены погибнуть за Германию», да? — приговаривал он, снова и снова окуная сопротивляющегося, фыркающего и отплёвывающегося Штернберга лицом в чёрную воду. — Ну а жить-то для Германии кто будет? Вот остынь немного да подумай над этим на трезвую голову…

Тут Штернберг глотнул воды и захлебнулся, и Хайнц, поднявшись, оттащил его, задыхающегося от кашля, вверх по пологому склону — а то ведь ещё вздумает топиться на этом мелководье, с него станется, — как следует похлопал его по спине и, пока офицер не успел прийти в себя, снял автомат и бросил оружие в реку.

Откашлявшись, Штернберг замер, затих, и Хайнц опустился рядом, кладя руку ему на плечо. Рука чувствовала сильную дрожь.

— Ты, конечно, прав… Прости, — едва слышно пробормотал Штернберг. — Я просто очень устал… слишком устал… чудовищно устал, вот и всё… Но ты абсолютно прав… И знаешь что… Спасибо.

Яркий солнечный свет залил отвесно вздымающуюся над речной гладью огромную скалу, бросив отсвет на погружённый в полумрак низкий берег за капищем, стоявшим на фоне ослепительного неба гротескными чёрными тенями.

Штернберг неподвижно и безучастно сидел на снегу, низко склонив голову, и, казалось, пребывал в полнейшей прострации. Но его внезапный взгляд из-под путаницы мокрых волос был изумлённым, растерянным, светящимся странной пронзительной пустотой — и в то же время совершенно новым, ищущим, словно высматривающим маяк на самой кромке горизонта. И, должно быть, что-то Штернбергу удалось высмотреть в той видной лишь ему одному дали, потому что он с трудом поднялся, опираясь на плечо Хайнца, и тихо сказал:

— Пошли. Здесь нам делать уже точно нечего.

Они медленно пересекли окружённую монолитами площадь и побрели по дороге.

* * *

Громада скалы давно скрылась за верхушками заснеженных деревьев, синие тени становились короче, впереди в высокое небо поднимались редкие дымки из печных труб над заиндевевшими крышами домов. Деревня дремала в солнечной морозной тишине.

Подойдя к тому дому, что в продолжение нескольких дней служил жилищем Штернбергу и его подчинённым, Хайнц ощутил кислый пронзительный запах гари. Окна и двери были выбиты, и угольной чернотой зияли выгоревшие комнаты. Хайнц растерянно озирался по сторонам. На крыльце дома напротив увидел пожилую женщину, сметавшую со ступеней снег. Она сердито поворачивалась к ним спиной, словно не желала замечать остановившихся неподалёку солдата и офицера, поддерживающих друг друга, пошатывающихся от усталости. Но они всё не уходили, и женщина раздражённо покосилась на них из-за плеча. Затем спустилась с крыльца.