Моя нога задела черную овальную чашу. Черную — но не полностью. Ее покрывали багровые пятна, а на дне была какая-то вязкая дрянь.

Чаша для жертвоприношения!

Туман развеялся, и я вспомнил свой кошмарный сон. Если это вообще был сон. Вспомнил его ясно и отчетливо, во всех ужаснейших подробностях. Я оцепенел, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

Если то был не сон, моя участь незавидна. Я обречен. Пусть я и не убивал, но выступил соучастником убийства. Пусть я и не обрушивал удар булавы на грудь жертв, но ничего не сделал, чтобы спасти тех несчастных. И я подбрасывал хворост в пламя — пламя их погребального костра.

Как и Дахут и де Керадель, я призывал черную зловещую силу… а значит, я был убийцей, истязателем и мне был уготован ад.

Как я мог выяснить, был то сон или явь? Возможно, эти образы лишь привиделись мне в гипнотическом трансе, в который погрузили меня де Керадель и Дахут, когда моя воля ослабела под воздействием зеленого зелья? В потоке ужасных воспоминаний я отчаянно пытался найти хоть какие-то доказательства того, что все это был лишь сон. Глаза Дахут и де Кераделя испускали свет, в них полыхало адское пламя. Как и в моих. Это невозможно с точки зрения физиологии, и никакой напиток не сможет преобразовать клетки радужки таким образом, чтобы создавалось впечатление свечения. Нет у представителей Homo sapiens и видимых огоньков, горящих у них на груди, чуть выше сердца, — огоньков, ярких в юности и тускнеющих с возрастом. Но я видел эти огоньки на телах жертв! Только во сне можно услышать, как поют вековые дубы, будто их кроны обрели голос.

И все же — вот эта чаша, окропленная кровью! Могла ли она вывалиться в пространство яви из кошмарного сна? Нет. Но де Керадель или Дахут могли принести ее сюда, чтобы я поверил в реальность моего видения. Будь то сон или явь — я был осквернен их злом.

Встав, я нашел в углу комнаты пистолет — именно туда я его бросил во сне. Что ж, по крайней мере, это произошло наяву. Я закрепил кобуру под мышкой. «Моя голова — точно улей, мозг — соты, а мысли жужжат, как пчелы, разлетаются в разные стороны — не поймать» — подумалось мне. Но холодная безудержная ненависть к де Кераделю и его ведьме-дочери надолго впечаталась в мое потрясенное сознание.

В стекла бил дождь, за окнами завывал ветер — поднялась буря. Где-то раздался бой часов. Я так и не разобрал, пробило час или половину первого. И вдруг одну ясную мысль мне все же удалось поймать. Я достал из кобуры пучок листьев, сунул в рот и прожевал. Они были невероятно горькими, но я заставил себя проглотить их — и в голове мгновенно прояснилось.