Воины закричали. Они ринулись… к женщинам…
Волны, по которым бежали закованные в броню мужчины, слились с теми, на которых ждали женщины. На мгновение волосы каштановые и черные, серебряные, как луна, и золотые, как рожь, скрыли черную и алую броню.
Затем воины и женщины слились воедино позади несущегося вперед корабля.
— Иштар! Возлюбленная Матерь! — вознесла молитву Шарейн. — Хвала Иштар!
— Хвала Иштар! — эхом откликнулся Кентон и встал на одно колено.
Поднявшись, он привлек жрицу к себе.
— Шарейн! — выдохнул Кентон.
Ее мягкие руки обвились вокруг его шеи.
— Мой господин… я прошу у тебя прощения, — вздохнула она. — Но как я могла знать, если в первый раз, когда я увидела тебя, ты лежал на палубе, напуганный, а затем сбежал? Я любила тебя! Но как я могла знать, насколько ты могущественен?
Кентон ощутил ее аромат, от ее близости у него перехватило дыхание.
— Шарейн! — пробормотал он. — Шарейн!
Его губы нашли ее, пьянящее вино жизни разлилось по его венам, и все, кроме этого момента, сгорело, сожженное жаром ее тела.
— Я… отдаю… себя… тебе! — выдохнула она.
Кентон вспомнил…
— Ты ничего не можешь отдать, Шарейн, — ответил он. — Я беру сам! — Он поднял жрицу на руки, вошел в дверь розовой каюты, захлопнул ее за собой ногой и опустил засов.
Сигурд, сын Тригга, сел на пороге каюты. Он точил меч черного жреца, напевая какую-то древнюю венчальную песнь.
На черной палубе Гиги и Зубран швыряли тела павших жрецов в море, добивая тех, кто еще не был мертв, и бросая их за борт вслед за остальными.
Голубь слетел с балкона, где цвели деревца, а за ним и второй. Викинг смотрел на них, все еще напевая. А за первыми птицами последовали остальные. Они ворковали и с любопытством вертели головами, окружив дверь в каюту полукольцом. Белогрудые голуби с красными клювами и алыми лапками — они наложили снежно-белую печать на Кентона и Шарейн.
Голуби Иштар повенчали их!