— Вырастешь? — повторил Антони и попытался поймать ящерицу, жужжащую в воздухе. — Теперь ничего не будет расти. Все сломалось. Все убежали.

Он снова посмотрел на сотворенные мною руины.

— Вайм нечаянно сломал, — сказала его мама всем остальным и тут же пронзила меня взглядом, как ножом, чтобы я не смел заикаться о благодарности. — Мы все починим.

Она посадила Антони на песок и подняла упавшую стенку.

Приступив к работе, они и мне позволили помогать. Многие растения были переломаны. Из ани-вортов удалось спасти только тех, которые уже завершили метаморфозу. Летающие ящерицы были очень любопытны и не упорхнули далеко, поэтому мы… то есть они… просто накрыли их сеткой и выпустили внутрь. Боюсь, от меня было не слишком много толку. И еще я так и не попросил прощения.

Они переловили почти всех зверей. Кроме ленивцев.

Мы не смогли их найти. А искали долго.

Маленькое солнце уже село, так что от него ленивцы не могли пострадать. По песку они передвигаются очень медленно и никак не успели бы скрыться в джунглях. Но следов на песке не было. Вообще ничего не было. Мы даже вскопали песок, думая, что, может быть, ленивцы зарылись в него. Прошло больше десятка лет, прежде чем я выяснил, куда они делись.

А пока что был вынужден согласиться с замечанием Антони:

— Наверно, они снова вылезли наружу.

Вскоре я покинул эту семейную группу. Просто однажды уехал на вахту и не вернулся. Но, как я тогда сказал Антони, человек либо растет, либо умирает. Я не умер.

Одно время я подумывал вернуться. Но случилась очередная война — и возвращаться вдруг стало некуда. Часть семейной группы выбралась живыми. Антони и его маме не повезло. Ну то есть, подумайте сами, на планете даже воды не осталось.

Когда меня наконец занесло на Звездную Станцию, я уже много лет не пил. Но работа в тех местах, на краю галактики, что-то сотворила со мной — с той частью моей души, которая растет. С той, о которой я когда-то говорил Антони на пляже.

Если такое сделалось со мной, неудивительно, что оно сделалось и с Рэтлитом, и со всеми прочими.

(И я вспоминаю, как черноглазый зверек прижимался к прозрачной стенке и вглядывался в даль через непроходимые пески.)

Может, дело было в том, что мы знали: дальше нам пути нет.

Может, дело было в золотых.

Золотые — я впервые услышал это слово, когда еще даже к семейной группе не присоединился. Мне было шестнадцать лет, и я учился на втором курсе Лунного техникума. Я родился в городе под названием Нью-Йорк, на планете под названием Земля. Луна — ее единственный спутник. Наверняка вы слыхали о той планетной системе. Мы все оттуда родом. Ее многие знают. Впрочем, вы там, скорее всего, не бывали, если вы не антрополог. Она очень отсталая и лежит в жуткой глуши вдали от основных торговых маршрутов. Я поступил на отделение механики звездных двигателей. Я жил в общаге на стипендию и учился изо всех сил. Однажды мы все утро провели на занятиях по практической теории (дурацкое название и предмет дурацкий, так я тогда думал). Мы собирали модель межгалактической баржи. Вкручивая спиральные предохранители и бионические сенсоры суперинерции, я про себя ругал преподавателя, думая, как и все мои соученики: «Что с того, что на этой лоханке можно долететь в другую галактику? Водить-то их некому! Наша часть Вселенной отгорожена, как скорлупой, психическим и физиологическим барьерами».