— Больная, — добавила Алегра.

От жара кровавые пузыри вскипели у меня в глазах; я соскользнул на землю, хватая ртом воздух… язык стал шершавый, как бумага…

Рэтлит кашлянул.

— Алегра, хватит! Перестань! Не нужно драматических эффектов!

— Ой, Рэтти, Вайм, простите.

Прохлада, влага. Тошнота уходит, заботливые сиделки торопливо собирают куски тела, пока целое не становится прекрасным — или настолько ужасным, что в этом ужасе есть своя красота.

— Ну, в общем, — продолжала она, — они вернулись больные, подхватили там что-то. Оказалось, что оно не заразное, но они будут этим болеть до конца жизни. Раз в несколько дней они внезапно теряют сознание. А перед тем истерически хохочут. Дурацкая болезнь, но ее пока не научились лечить. Золотые от нее не перестают быть золотыми.

Рэтлит рассмеялся. И вдруг спросил:

— А сколько времени они валяются в отключке?

— Всего несколько часов, — ответила Алегра. — Наверно, ужасно противно так болеть.

И я ощутил легкий зуд в разных местах, которые невозможно почесать, — между лопатками, в глубине уха, на нёбе. Вы когда-нибудь пробовали почесать нёбо?

— Ну что ж, — сказал Рэтлит, — давайте посидим переждем.

— Мы можем разговаривать, — предложила Алегра. — Тогда нам не покажется, что прошло так ужасно много…

И несколько веков спустя закончила:

— …времени.

— Хорошо. Я вообще хотел с тобой поговорить. Потому и пришел сегодня, — сказал Рэтлит.

— Замечательно! — воскликнула она. — Я люблю говорить. Я хочу говорить о любви. Когда любишь человека…

Невыразимая тоска по кому-то скрутила мне живот и поднялась комом в горле.

— …то есть когда по-настоящему любишь…

Тоска переросла в агонию.