— Этот Торк думает о рыбаках. Он еще и хороший человек.

Я поднял брови — во всяком случае, ту единственную, что у меня осталась, — и попытался припомнить, что говорила о Торке маленькая ундина сегодня утром. Я почти ничего не запомнил.

— Ну что ж, удачи ему, — сказал я.

— И каково тебе оттого, что он собирается лезть в коралловые челюсти Шрама?

Я поразмыслил с минуту.

— Наверно, я его ненавижу.

Жоан поднял голову.

— Он — словно образ в зеркале: глядя на него, я поневоле вспоминаю, каким сам был когда-то. Я завидую, что у него есть шанс — преуспеть там, где не преуспел я. Видишь, я тоже умею выражаться высоким стилем. Надеюсь, у него все получится.

Жоан пожал плечами — сложный жест, типичный для обитателей бразильского побережья (когда-то я тоже так умел) и означающий: «Не знаю, как мы до такого докатились, но раз все-таки докатились, уже ничего не поделаешь».

— Это зеркало — море, — сказал я.

— Да. — Жоан кивнул.

У нас за спиной зашлепали сандалии по бетону. Я повернулся как раз вовремя, чтобы подхватить свою крестницу здоровой рукой. Крестник уцепился за мою больную руку и раскачивался на ней.

— Тио[21] Кэл!

— Эй, Тио Кэл, что ты нам принес?

— Клара, ты его сейчас опрокинешь! — рассердился Жоан. — Фернандо, отпусти его!

Дети, благослови их небо, не обратили внимания на слова отца.

— Что ты нам принес?

— Тио Кэл, что ты принес?

— Если отпустите, я вам покажу.

И они отступили — темноглазые, дрожащие от восторга. Я видел, как смотрит на них Жоан: карие радужки на фоне белков цвета слоновой кости, в левом глазу лопнул сосудик кровавым зигзагом. Жоан любит своих детей, а они скоро станут ему такими же чужими, как рыба, которую он загоняет в сети. И еще он смотрел на уродливую тварь, то есть на меня, и гадал, что станется с его собственным потомством. И еще наблюдал, как вертится Земля, как она стареет под тиканье волн, отражаясь в зеркале океана.