Что-то меняется. Напряжение становятся осязаемым, и оно валится на плечи грубо и безжалостно и прижимает к земле невидимыми колючими лапами.

Черт возьми. Ариадна растягивает губы в ядовитой ухмылке, а я осознаю, что мне не справиться с ней, не остановить ее, но я все равно иду вперед, потому что не вижу другого выхода. Я сам в это дерьмо ввязался, нечего из-за этого плакать. Ну, пострадаю, и что? Не страшнее ли участь труса, предателя? Я столько ошибок совершил. Стремительно нестись к Ариадне и верить, что я смогу вернуть ее — это одно из немногих правильных решений, которые когда-либо были мной приняты.

Мне остается метров десять, как вдруг Ари сводит перед собой руки и восклицает:

— Давайте же сделаем то, зачем вы пришли сюда! — Люди порывисто сплетают перед собой пальцы и начинают молиться, подчиняясь каждой мысли ведьмы. Будто безвольные куклы, они повторяют ее движения, ее жесты. Ариадна смотрит на потолок, люди смотрят на потолок, Ариадна вновь закрывает глаза, люди вновь закрывают глаза. — Да упокой Бог души грешников, что находятся в этом зале. Прими их глухими, немыми, слепыми, сожми в объятиях и пообещай прощение. — Слабый шепот разносится по помещению. — Аминь.

«Аминь», — повторяет толпа и внезапно за спиной Ариадны появляется пастор Хью.

Я замираю с вытянутой ногой и широко распахиваю глаза. Что происходит? Она его видит, она знает, что он находится позади? Я в панике подаюсь вперед, потому что уверен на сто процентов, что пастор достанет из-за спины нож и нанесет Ари смертельный удар.

Я оказываюсь неправ.

Пастор ровными движениями обвязывает свои запястья толстой, джутовой веревкой. Его лицо ничего не выражает. Мужчина не смотрит в зал, не видит перекошенные от шока и недоумения лица людей. Он только делает то, что считает нужным, понятия не имея, что именно он делает и почему. Он не отдает себе отчета в собственных поступках.

— Эта веревка… — Ариадна задумчиво хмыкает и отходит от алтаря. Она проходится в особой, трепетной манере пальцами по желтовато-серым волокнам… — Месяц назад пастор Хью и его приспешники приковали меня этой же самой веревкой к потолку в его подвале, где они, как он сам тогда выразился, избавлялись от нечестивцев. Тогда я была хорошей, я была слишком хорошей, чтобы почуять запах гнили от помешанных святош.

Глаза ведьмы закрываются. Она отбрасывает веревку от себя, и в ту же секунду окна в церкви распахиваются, а небо на части разрывает ярчайшая, сверкающая молния.

— Ари, — шепчу я, обдуваемый холодным ветром.

У каждого злодея есть своя история. Никто не становится злым просто так.