— Ничего страшного.

— Она ведь не будет спать на полу, — тыльной стороной ладони она вытирает слезы со щек и кивает, — надо подготовить гостевую комнату.

— Там вещи Хэрри. Но я попрошу его….

— Верно. Совсем не соображаю.

— Мы разберемся.

— Я не сомневаюсь, что… — Внезапно из рук Мэри-Линетт выпадает пакет с молоком. Он ударяется об пол, и белая жидкость хаотично растекается по деревянным половицам. В глазах женщины проносится что-то беззащитное.

Она садится на корточки и застывает, будто мраморная статуя.

Я подаюсь вперед, однако Мэри восклицает:

— Не надо.

— Я хочу помочь.

— Я сама справлюсь. — Она зажмуривается. — Я смогу поднять пакет, Мэттью, и смогу его выбросить. Смогу приготовить этот омлет, включить приборы, постелить постель.

— Мэри…

— Я научусь, правда, просто понимаешь, — она взмахивает руками, — это она делала. Я к счетам пальцем не прикасалась. К счетам, уборке, готовке. Я ничего не умею, ничего. Но я должна. Теперь я должна научиться.

— Вы ничего не должны.

— Должна. — Мэри прожигает меня пристальным взглядом. Ее губы дрогают, в глазах вновь появляются слезы, а у меня ком застревает посреди горла. — Я должна делать что-то, потому что если я не буду, если остановлюсь, я пойму, что ее действительно больше нет.

— Вы справитесь, слышите?

— Как? — Мэри-Линетт широко распахивает глаза и смотрит растерянно, сломлено, со всей силы стискивает зубы. — Как я позабочусь обо всем, если я не знаю, что делать?

Она мотыляет головой, а я присаживаюсь рядом с Монфор и говорю:

— Все будет в порядке.

— Нет, Мэтт, ничего не будет в порядке. Уже не будет. Я — не Норин.