Я прикасаюсь лбом к ее лбу и плачу. Я не должен, я сильный! Но все выходит из-под контроля. Все разламывается, разлетается на сотни осколков и впивается в мою грудь. Как же мне больно! Адски. Ад существует… Он здесь. Между нашими лицами. Он в ее глазах, налитых ужасом, в моих руках, сжимающих ее тело. Он в этих минутах, которые тянутся с маниакальной жестокостью, с издевкой, с насмешкой. Я не могу дышать, а время плетется все медленнее и медленнее, заставляя мое тело гореть в агонии. И я вдруг понимаю, что я виноват. Что мы виноваты. Наши поступки привели к тому, что я держу в руках девушку, которую, возможно, любил. Которую, возможно, всегда бы любил. Мы не ценили время, и теперь уже ничего не исправим. Комнату заполоняет свет, а я погружаюсь во мрак.

Я больше не могу. Это сильнее меня. Гораздо сильнее. Я боролся. Я, правда, боролся изо всех сил, и я, черт возьми, любил Ариадну и хотел ее вернуть. Я делал все правильно!

— Черт, — слезы ошпаривают глаза. Смахиваю их тыльной стороной ладони и встаю.

Я не могу. Не могу больше быть здесь, видеть ее, чувствовать ее.

— Прости, — закидываю за голову руки и морщусь, — прости, пожалуйста.

Я ухожу. Вырываюсь из комнаты и несусь по лестнице, стирая кровь о джинсы. Мне нужно лишь вырваться на свежий воздух, и тогда, возможно, станет легче, проще.

— Мэтт? — Джейсон недоуменно вскидывает брови. — Что ты…

Не останавливаюсь. Бегу к выходу и решительно отталкиваю от себя дверь. Солнце в меня вонзается яркими стрелами. Такое яркое, такое теплое. Я не видел такого солнца уже несколько недель, и оно выглянуло сейчас. В тот момент, когда Ари перестала дышать.

— К черту, — лицо перекашивает от боли, — к черту все, наплевать.

Я иду по улице. Бегу по улице. Уношусь все дальше от того, что прорывается внутрь и разрывает на куски. Я уношусь от друзей, от правды, от воспоминаний, которые должны были стали чем-то хорошим, но все это дерьмо, смысла ни в чем не было, я не постиг план Мойры, не понял мотивов Ноа. Люди на моем пути умирали несправедливо. Они умирали жестоко. Мы сражались за каждого, но проигрывали. Да мы только и делали, что падали и вставали. Опять падали и опять вставали. Но больше нет сил вставать. Ради кого?

Судорога сжимает легкие, я спотыкаюсь и в исступлении валюсь на колени. Я ведь… Я ведь до сих пор чувствую запах ее кожи. Вижу цвет ее волос и глаз. Я слышу ее смех.

Горблюсь и зажмуриваюсь изо всех сил, и мне внезапно кажется, что со спины меня обнимают ледяные руки. Но я не оборачиваюсь. Не оборачиваюсь, потому что знаю: